выглядишь моложе меня.
— Те ревуны…
— Аулядорес мальвадос дель боске де лос хиханте негрос…
— А?
— Злые ревуны из леса Черных Великанов…
— Обезьяны? — осенило меня — Вы боитесь обосранных макак?
— Не просто макак, Оди. Обитающие там стаи слишком умны. Слишком сильны и быстры. Да они во всем мать их «слишком» — даже в количестве швыряемого на машины и головы говна! Таких умных зверей просто не бывает. Но обычно они на нас внимания не обращают. Но если на дорогу упадет одна из громадных веток, то… о путамерде… даже думать об этом не хочется.
— Что не так с веткой?
— Все так, если эта хрень отпала и рухнула. Но если скажем ударила молния и отщепила нехилый кусок ветки, который отломился и повис, перекрывая всю дорогу как гигантская и еще живая штора… все… эстамос эн проблемас… мы в жопе.
— Для обезьян есть разница?
— И еще какая. Тронешь — заревут. Тронешь еще раз — огребешь ливень из дерьма, камней и палок. Рубанешь — и они атакуют. Рубщиков убьют наверняка. Дохнут десятками от автоматного и винтовочного огня, но смерти будто и не боятся. Звери себя так не ведут, Оди! А вечером и ночью ревуны свирепы просто так — могут напасть в любой момент. Там уже не массовая атака будет, а скорее выборочная. Но тебе мало не окажется, когда поймаешь горлом брошенное лассо и тебя подвесят над дорогой, а затем с еще дергающимся поступят как с праздничной пиньятой…
— Захерачат?
— Палками — кивнул Гарри и передернул широкими плечами — Я видел такое. Ревуны умны. Они как обычные люди, только мохнатые. Бьют по рукам и ногам, перешибая их. Что есть силы херачат дубинами по яйцам подвешенного бедолаги… В тот раз я пристрелил его лично — и пришлось стрелять раз десять, потому что от обезьяньих ударов его мотало на лиане как настоящую пиньяту… набитую говном и мозгами.
— Обезьяны швыряющие лассо и владеющими дубинами — пробормотал я — Живущие в древнем лесу из гигантских деревьев. Давайте… скажите мне, что они не дивинусы…
— Кто?
— Да это я так… Я понял тебя, Гарри. Это все причины остаться сегодня здесь?
— Из главных — да.
— А не из главных?
— Чем быстрее и спокойней будет происходить доставка, тем скорее наши наниматели решат, что платят нам слишком много за настолько легкую работенку. Понимаешь?
— Понимаю. Никто не хочет танцевать для обезьян за гроши…
— Верно, амиго. Верно. Еще вопросы?
— Те мутноватые парни в джунглях…
Настала очередь Гарри морщиться так, будто ему без наркоза удаляли все клыки разом.
— Долбанные ребельдес!
— Кто?
— Мятежники. Повстанцы. Сопротивление!
— И чему сопротивляются?
— А хер поймешь. Но они против разумных машин. Как по мне — кучка грязных бродяг, что засели в самом сердце джунглей и собирают дань со всех проходящих караванов. Остальных не трогают. Сегодня мы отдали им продовольствие, кое-какие лекарства, немного патронов. Проблемы лучше решать миром, Оди. Кстати — с тебя два серебряных дублонов.
— За что?
— Так мы все скидываемся на мирный проход. По две серебряные монеты. Все честно. О! И еще по одной серебряной скидывается на плату за ночлег и питания в Приюте Хорзби. Кормят от пуза, безопасность гарантируют. Гони три монеты.
— Началось мать его — пробормотал я, засовывая руку в рюкзак — Хер я так заработаю на тачку… И как тут мирно жить?
— А вот так и жить — заметил Гарри, забирая деньги — Платишь ровно — живешь спокойно. Ты ведь мужик мирный, верно?
— Очень мирный — кивнул я и кривовато усмехнулся — Аж до блевоты. Ладно… раз мы здесь до следующего утра, то пойду огляжусь.
— Убей время — поощрил меня старший помощник Гарри, усаживаясь поудобней — Хотя… стой! А еда? Нам же сейчас мясо и все остальное притащат. Не будешь что ли? От такой жратвы грех отказываться.
— Буду — ответил я — Позже.
— А чего не щас?
— Пока на жратву не заработал — пояснил я, нацелившись взглядом на пару сваленных у стены округлых предметов — Пусть останется на столе. Приду — сожру.
Слева от почти бесконечного широкого стола, заваленного щедрыми дарами природы, на каменной плите лежала пара позеленелых от старости и влажности гирь. Над гирями горизонтально закреплена труба. Проверив металлически шары, я выяснил, что первая когда-то тянула на 15 килограмм, а вторая на тридцать два. Не знаю сколько веса выжрала ржавчина, но если связать их вместе вон той веревкой, а затем свободным концом перехлестнуть себя над тазовыми мослами и не забыть подложку из старой тряпки, то…
Через пять минут я уже подтягивался, поднимая себя вместе с гирями. Дыхание размеренное и глубокое, мысли разом успокоились и одна за другой начали исчезать, растворяясь в нарастающей боли работающих мышц. Боль ощущалась там, где еще недавно были особо глубокие царапины и проколы. Но мне было плевать на жалобы вечно ищущего отмазки организма. Я продолжал подтягиваться до тех пор, пока руки не пошли в отказ. Спрыгнув, тяжело дыша — все же сбил дыхание — прижался за секунды взмокшей спиной к стене и замер, глядя перед собой и ни о чем не думая. Отдохнув пару минут, снова уцепился за трубу и продолжил подтягивания, поднимаясь как можно выше и на пару секунд замирая в верхней точке. На этот раз обессиливание пришло куда быстрее. Бухнув гирями о бетонную плиту, я присел над ними, уперевшись локтями в бедра и с хрипом вгоняя воздух в протестующие легкие. Еще пара таких подходов и займусь выходами силой. Затем отжимания, а под конец брошу ногам подарок и присяду несколько сотен раз. Мне бы сюда ту тяжеленную металлическую ось…
Вункс, любитель шарорубного меда, подошел ко мне где-то через сорок пять минут. На его лице читалась глубокая укоризна, а в руках был крепко зажат заставленный тарелками поднос.
— Амиго! Еда стынет!
— Брось туда — хрипло выдохнул я, едва стоя на дрожащих от перенапряжения ногах.
С меня ручьями лил пот, а чтобы не упасть, пришлось держаться за стену. Отдышавшись, я рискнул нагнуться, развязал веревку и вернул гири на место. Подпрыгнув, уцепился за трубу и просто повис, давая мышцам растянуться.
— У тебя и так отличная фигура, амиго! — заметил Вункс, оседлавший рулон туго
