— И что ты собираешься делать? — спросил я после затянувшегося молчания.
— Собираю Совет экспертов. Доложу, — отец поднялся.
— Извини, мне пора. — Он вышел, но вдруг вновь заглянул в кабинет. — Кстати, чуть не забыл! Ту абракадабру, которую ты мне подсунул перед тем, как уйти спать, проанализировали. Вон лист с результатом. Любопытная штука: этот субъект вовсе не сумасшедший, как кажется на первый взгляд. Во всем — система. Правда, на мой взгляд, пустое занятие — он решил обогатиться знанием чуть ли не всех достижений человечества. Интересно, кто это?
— Так, один дилетант, решивший прослыть энциклопедистом. Меня интересовало, насколько он глубоко копает. — Я постарался улыбнуться, скрывая имя.
— Ну-ну. До встречи, — отец помахал рукой.
Минут пять спустя, и я поднял свой гравилет. Отдав компьютеру необходимые команды, развернул листок с анализом требований Лимана Фроса.
А здесь все лил дождь. Мелкий, противный. Гонимые ветром, обрывки низких туч цеплялись за верхушки промокших кедров, окутывали их туманной мглой. И было очень холодно: будто не разгар лета на дворе, а поздняя осень. И только воздух был отрадой — какой-то легкий, чистый, пьянящий запахами хвои, молодой травы и почему-то грибов, хоть время их пока не наступило…
Приятно сознавать себя собственником чего-то хорошего, что во всем мире принадлежит лишь тебе одному. Особенно, если это улыбка любимой женщины. Звездное мгновение души, когда при твоем появлении ее глаза радостно вспыхивают, выдавая прошлую тоску ожидания встречи. Зачем слова приветствия? Я целовал Любаву, забыв обо всем на свете…
Увы, проза жизни диктует свое — в дверь кабинета постучали. Отстранившись, Любава указала мне глазами на кресло. Мельком взглянув в зеркало, поправила разметавшиеся волосы.
— Войдите! — разрешила она.
О чем говорили между собой врачи, я не слушал. Сидел и упивался блаженством оттого, что любим. Однако несколько взглядов немолодой женщины, брошенных искоса, заставили меня следить за выражением лица. Показалось, она посчитала меня пациентом этой психиатрической лечебницы, нуждавшегося в консультации исключительно главного врача. Я чуть не расхохотался при этой мысли.
Наконец, мы опять остались одни.
— Я ждала тебя только к вечеру. Сейчас работа, — будто извиняясь, произнесла Любава. — Еще часа три…
— Вечером — само собой, — я поднялся, наконец, вспомнив о деле. — Есть вопрос. — Но все-таки не удержался: перепрыгнул через стол и вновь обнял ее.
— Ненормальный, — произнесла она, переведя дух. — Я велю выгнать тебя или вкатить дозу успокоительного… Выкладывай, с чем пожаловал?!
— Вот, — я достал прибор, отобранный у горе-сыщиков, и протянул ей. Только собирался задать вопрос, как она опередила.
— Откуда у тебя психограф?! Вчера еще хотела спросить, но обстоятельства не позволили.
— Ага! Значит, эта штука называется психограф. А почему бы ему не быть у меня? Что в этом удивительного?
— Ты даже не знаешь, что это за прибор? — еще больше изумилась Любава.
— Понятия не имею. Но вижу — тебе он отлично знаком. Надеюсь, просветишь? А то в медицинском каталоге почему-то сведений нет…
— Действительно, сведений там нет, — Любава испытующе смотрела на меня. — Потому что даже не всякий психиатр имеет право с ним работать. И уж не знаю, какое разрешение нужно, чтобы он попал к агенту Службы космической безопасности…
— Так что это за психограф такой?! Не томи…
— Объясни сначала, как он к тебе попал, — непреклонно потребовала она. — Дальше, посмотрим…
Я понял, что пререкаться бесполезно: похоже, здесь была какая-то профессиональная тайна. И решил раскрыть карты.
— Вот этим психографом меня вчера пытались подлечить, сам не знаю, от каких болезней. Мне это пришлось не по вкусу, и я изъял его у так называемого «доктора». Видишь ли, неприятно, когда о твоем здоровье пекутся, сидя в кустах… Короче, меня интересуют два аспекта: не повредила ли эта штука моему организму, и чего этот «лекарь» добивался.
— Ну, насчет первого, могу успокоить — действие совершенно безвредно. А вот со вторым… — Любава задумалась. Наконец сказала: — Я расскажу, только обещай, что отдашь психограф мне.
— Идет, — согласился я, хоть это и не входило в мои планы. — Я и пользоваться-то им не умею. Так что это?
— Аппарат для записи мыслемодуляций биополя. Процесс мышления вносит переменные изменения в биополе человека. Их-то психограф и регистрирует. Полученные мыслеграммы расшифровываются по специальной программе и преобразуются в видеообразы. Попросту говоря, можно воочию увидеть, о чем ты думаешь. Понимаешь теперь, почему не всякому можно доверить этот прибор? Правда, хороший результат возможен, только если человек не занят активной физической деятельностью. Иначе картина получится смазанной…
— Точно! Я сидел на скамейке и размышлял.
— Идеальный случай, — подтвердила Любава. — Если хочешь, могу продемонстрировать расшифрованную запись твоих мыслей.
— Любопытно, что там записалось. Скажи, а вас после Терфы обследовали психографом?
— Нет, — покачала она головой. — Какой смысл? Прибор предназначен для записи видеообразов. С его помощью психиатры могут изучать искаженную картину мировосприятия некоторых больных. Установить наличие галлюцинаций, например. И все лишь при работе сознания. Но оно у нас сначала отсутствовало, а потом, когда вернулось, мы вполне нормально воспринимали окружающее… Ну что, будем смотреть запись?
— Давай.
Любава поддела ногтем крышечку психографа, о существовании которой я и не подозревал, извлекла маленький кристалл и вставила его в компьютер. Манипулируя с клавиатурой, вскинула на меня глаза, подмигнула:
— Не боишься? Ведь сейчас узнаю, о чем ты думал, сыщик.
— Боюсь, конечно, но что делать? — я хотел обойти стол, чтобы встать у нее за спиной.
— Нет уж, посиди, — остановила она. — Все тебе покажу, когда настрою. Не могу работать, если стоят над душой…
Я не возражал.
Компьютер пискнул — включилась программа. В глазах Любавы отразился осветившийся экран. С минуту она пристально вглядывалась в него. Выражение ее лица вдруг стало озабоченным, и она ввела какие-то дополнительные команды. Снова писк. Я догадался, что пошел повтор записи. Так повторилось несколько раз. Лицо Любавы все больше хмурилось. Наконец она пробормотала:
— Ничего не понимаю… Посмотрим, что дальше…
Я не вмешивался, ждал.
