не представляешь, какие по воле Божьей произошли изменения.
- Вы про это, – указывая рукой, обтянутой в рукав кожаной куртки, на самый высокий купол церкви, молвит парень. – Не думал, что «Серые знамёна» так быстро начнут возрождать город.
- Это не совсем они, – улыбаясь, твердит Патрик, сложив руки на пояс. – Это не от государства. Э-э-э, не совсем от него. Тут несколько «структур» шли рука об руку с государством.
- То есть? – развёл юноша руки. – Я вас не пойму, падре.
Дрожащим голосом, глубоким тембром церковник стал говорить, с улыбкой на тонких губах:
- Старокатолическая церковь, верная древним докризисным идеалам возрождена, – с восхищением и благоговением говорит Патрик. – Ещё десять лет назад по воле Канцлера была реорганизована.
- Как? После «Пожара юга» и «Апеннинской схизмы»? – голосом полным удивления и неверия, выплеснул слова парень. – Я не думал, что после такого возможно вообще выжить. «Пожар»… думал, что тысячи общин смогут объединиться.
Свет в глазах священника мог бы утопить мир, а дрожь в голосе выдаёт по истине детскую радость. Валерон истинно счастлив видеть таким своего друга, который редко улыбался, редко радовался, больше посвящая себя миссии помощи страждущим и отпеванию усопших.
- Но она выжила и теперь я могу вновь молиться вместе с моими братьями по вере. Нынче у меня появилась семья не только из прихожан.
- Так и это Старокатолическая Церковь восстановила этот храм, – Данте, ошарашенным взглядом, осмотрел здание, по роскоши не уступающее дворцам. – За свои деньги?
- Да, сын мой. Но в то же время и Ковенант не дремал, – Патрик по-отечески положил руки на плечи юноши, и ликующе говорит. – Они вместе. И церковь, и государство. Выполняют единую праведную роль и несут свет в мир, который погряз во тьме. Вот мы и дожили до времени, когда Господь отправил своего посланника, чтобы выжечь скверну с лика земли.
- Вы о Канцлере?
- Ну, о ком ещё? – удивлённо кидает риторический вопрос священник. – Кто если не Канцлер? Кто если не он посланник с небес? Кстати, я даже не удивлён, что в нашем городе появилось отделение движения, почитающего Его, как наместника Единого Бога, и верующего в силу Его.
- Что? – Голос Данте выдаёт лёгкое презрение, сильно скрытое под удивлением и улыбкой. – Падре, я вновь не пойму, о чём вы?
- Вместе с Канцлером, идёт и его тень за ним по пятам, в какой-бы край он не ступил. Я говорю о церковно-государственном движении, о «Ревнителях Порядка и Государства». Эти, наши братья и сёстры по вере и почтению, почитают всей душой нового повелителя, готовы отдать всё, что у них есть ради почтения Его.
- Пройдём лучше внутрь.
Два парня направились в церковь. Священник взялся за деревянную дверь, отворяя её, позволяя другу пройти внутрь. Как только Данте миновал порог, по его поразило великолепие, помпезность и та роскошь, с которой храм восстановили. Стены внутри представляют собой отполированный белый мрамор, пол манит взор алыми гранитными плитами и всюду золото – на иконостасе, на отделке мебели, переплетаясь с серебром. Оконные рамы выполнены с вкраплениями драгоценных камней. И все отражающие поверхности расположены так, что храм внутри словно утонул в массах света. Но даже такой вид не мог оторвать юношу от его размышлений.
«И кто же, что же взывает к «Серым знамёнам?». Почему люди идут к ним?» – несколько раз уже подобные вопросы задаёт себе Данте и, находя на них мириад ответов, не может подобрать нужного. Все ответы и домыслы, что роятся в голове парня – кальпа, окружение, а истина неощутимая и скользкая, всё никак не может быть найдена.
- Кого я вижу, – голос раздался откуда-то позади, слишком тихо для улицы, но довольно громко для храма. – Действительно «мир тесен».
- «Мир тесен»? – переспросил сиракузец, судорожно ища источник звука.
Из тёмного угла, расположенного прямиком за входом, отделилась фигура. Это мужчина, очень высокий, метра два, не меньше, и вместе с этим изрядно мускулистый. С каждым его шагом черты лица и тела становятся всё отчётливее.
- Так говорил один из философов далёкой древности.
- Понятно.
Теперь их – юноша в кожаной куртке, в сапогах, священник в дзимарре и высокий коротко стриженный светловолосый мужчина, в монохромном бежевом балахоне, подпоясанный обычной грубой толстой верёвкой, с огоньком в тёмно-голубых очах, смотрящий на гостя.
- Я вас знаю? – робко спросил италиец.
Мускулистый парень сурово усмехнулся, на его пухлых губах промелькнула лёгкая улыбка, а затем последовал ответ.
- Святой гроб, как такое можно забыть? Вспомни ту деревушку, а потом город. Неделю назад.
- Вы… тот «рыцарь»? «Первоначальный крестоносец»?
- Да, – это звучит так, словно бы отлиты из свинца.
- Простите, господин, не признал, – едва склонив голову, говорит юнец. – А как вы тут оказались?
- Чтобы биться с врагами Его на передовой и не искуситься лестным словам и корыстным позывам, нужно держать и дух свой в порядке, то есть денно и нощно воздавать хвалу Отцу нашему, – голос мужчины суров, глубок и громоподобен, и веет воплощением грозного воителя из минувших эпох. – Вы спросите, зачем я здесь? Тут, в этой церкви, я веду войну против демонов, что таятся внутри меня и пытаются сбить с пути истинного каждый раз, когда я иду со словом Его в саму гущу боя. Да и к тому, это единственная церковь, в которой мне спокойно.
Фигура и слова могучего воителя внушают лишь благоговейное сотрясение всех фибр души. Один его вид внушает страх и уверенность одновременно. Воевать против них – самоубийство, но вот рядом с ними ты готов идти на самый сумасбродный подвиг.
- А вот я тебя помню, Данте Валерон. Странно, что ты меня не признал, ведь это военные чиновники моей армии вписали тебя.
- Простите, я не слишком люблю вспоминать тот день. Для нас это великая победа, и ещё тогда я потерял хорошего человека. Не то, чтобы мы дружили, всё равно жалко. Немножко.
- Я понимаю, юноша, но призываю тебя отринуть всё уныние и сожаления. Им не место в наших сердцах, которые должны оставаться в праведности. – Секунда молчания вновь сменилась раскатами громоподобного голоса. – На самом деле, я хочу тебе предложить стать одним из воинов моей регулярной армии.
- У вас есть армии?
- Да, но
