Ознакомительная версия.
Глава IV Сутоган
В моей берлоге сыро и холодно. Коченеют ноги. Лежать неудобно, сидеть — просто не могу. Если не грохнут и все же доеду до санчасти, новая порция чиряков во всю сраку каждый — обеспечена. Спальник и куски брезента особо не спасают. С массети все еще капает, хотя морозец крепчает. Без дураков — ниже нуля. И снег!
Боже, как я на это надеялся — до последнего, до сегодняшней ночи, отказывался верить благоприятным прогнозам. Свершилось! Главная моя надежда беспрестанно летит с неба. Туч не видно, но они есть. Их не может не быть! Все эти дни непроглядная синюшно-серая муть висела над самой головой, выдавливая из себя морось и крупу. Сейчас же пусть не валит, но сыплет, как надо. Утром все будет белым-бело, ни одного следа.
— Командир! — Спецназовец Костя с полуночи весел и разговорчив. Волнуется, наверное, но вид подать — боится. Правильно — бойся! Какая хрень со связью случится, ты у меня, сынок, не так испугаешься. Думаешь, если вы, ребятки, — россияне, хотя все и кивают согласно — «резерв Главнокомандующего», то вас это спасет? Тут вам не «геологоразведка»[80]. Никого не волнует, откуда вы.
Повернул голову в сторону их спаренной ниши под единой сетью КП.
— Ну?
— Сеть бы еще подпереть да подложить. Столько снега не выдержит — просядет.
— Давай. Только с командного уже не выходи. Всё — проехали гульки.
— Та то понятно. Мне бы от тебя — от тот кусок тента. Две свои плащ-палатки по углам пустим… — Послать бы, конечно, куда подальше, но прав, что поделать. Такое количество снега, опасаясь сглазить, не предусмотрел.
— Забирай. Только аккуратно. Что навалило — не сбросьте.
— Сделаем…
— Жук! Помоги мужикам.
Оставил Педалика у себя за связного. Все толковые — на позициях. Этот… зато — шустрый. Стовбура на «газон» пока посадил. Больше кандидатов на перебежки под огнем у меня нет.
Народ засопел, зашурудел добрыми домовыми. Через пару минут наш полуовражек превратился в форменную землянку. Только очень сырую и холодную.
— Командир, не замерзнешь?
— Нормально…
— Как нервишки?
— Мне-то чего? Это вам, спецуре — связь обеспечивать. Вот вы и волнуйтесь, а я присну пока.
В темноте шевельнулся намек на тень…
— Послушай, Деркулов. Я вот смотрю на тебя эти дни и думаю: а за что ты спецназ ненавидишь?
— Ты че — бредишь, Костик? Вы-то с какого боку в этой каше?
— Я не про нашу группу. Я про войска специально назначения в целом…
— О! Еще один… Ты там не с Жихарем спелся, часом?
— А что Жихарь? Нормальный мужик. Наш человек.
— Да уж. На всю голову…
Помолчали. Даже проваливаться в дрему начал. Но Костя, видно поймав правильную нить, заинтересовался всерьез. Не унимается…
— Кирилл Аркадьич!
— Ну?
— Ты не сопи. Ответь! Тебе жалко — что ли?
— Что ты хочешь услышать?
— За что не любишь. Ты же сам — спецназовец!
— Кто — я?! Ты прикалываешься?! Сравнил — с пальцем! Я — партизан, полевик. Вот — комбатант! Нас теперь так матюгать стали. От ваших рембов я обычно бегаю. Причем до усрачки быстро. Если время позволяет — минирую отход. Ну, иногда отстреливаюсь. Любой спецназёр, догнав, с наслаждением отрежет мне голову — по плечи и, удовлетворившись, еще и насрет в грудную клетку. Нашел себе, блядь, спецназовца…
— Не! Тут — понятно. Задачи-то у тебя самого ведь чисто спецназовские?
— Чисто партизанские, ты хотел сказать.
— Какая разница?
— Большая. Спецназ, в первую очередь, герои. Дух победителя! Крылатые демоны войны! Супермены из кремня и стали! Потом все остальное… А мы — пехота из говна и соломы, что нам с вами равняться?
— Да ладно! Ты расскажешь… Скажи еще — обидно!
— Да нет! Ты не понял, Костя. Не в родах и названиях суть. В духе. Понимаешь? Вас изначально затачивают на подвиг. Вы — легенда, еще из учебки не выйдя. Сам факт наличия берета — как нимб. Само слово — вслушайся: «спецназ»! Каково?! — Чуть помолчал, в углу не протестовали… — У меня, брат, уже была одна война, давно. Сейчас вторая… Полгода людей, один за одним, теряю. Знаешь, что понял?
— Что? — Голос глухой, но без обиды…
— Единственный подвиг здесь — достойно сдохнуть. Лег, не облажавшись, не подставив пацанов, — герой! Остальное — пакость одна… Понимаешь, о чем я?
— Да. У меня — пятая командировка…
— Четыре первые — где?
— Бывший Союз и Чечня в основном.
— С Жихарем поговори. Он тоже — с тех краев.
— Говорил… Я тебе так скажу, командир. Мы не герои, поверь. Дело свое — знаем. Служим — честно. И умирать — не собираемся. Однозначно — не герои, Аркадьич.
— Ну, и славно… Самое главное.
— А я — домой хочу… — Негромкий голос Педалика рванул в нашей импровизированной землянке какой-то старательно удушенной болью с мясом вырванного, забытого мира. Нет, ну — каково! Ты мне, сучонок, заплачь еще сейчас!
— Жук! На лирику потянуло?!
— Нет, Кирилл Аркадьевич. Домой хочу. У меня там мама, сестренка малая. Они боятся за меня… И я — боюсь…
Он говорил тихо, с каким-то пугающим спокойствием и умиротворенностью. Есть такая хрень, не знаю, как назвать — бывает, человек заранее умирает. Потом, в первом же бою, его любая пуля попутно приберет, походя. Вариантов лечения — два. Бить смертным боем: сразу с порога — нос набок и зубы долой, чтобы реле в балде переключить. Или, наоборот, успокоить. Только вот попробуй утешь его сейчас — за пару часов до начала долгожданной большой мясорубки!
— Ты когда дома последний раз был?
— Не помню уже…
— Слышь, Педаля, — мозг включи!
— Ну, когда вы Стовбура на склады посылали. Еще на Трехизбенке.
— Слышь, чудо! Это было месяц назад!
Он несколько мгновений молчал. Потом дрогнувший голос выдал:
— Я боюсь, Кирилл Аркадьевич. Страшно…
Связисты упорно молчали. Молодцы! Лучшее, что они могли бы сейчас сделать.
— Виталик, послушай. Сколько ты с нами?
— Как Сергей Сергеича сожгли… — Это он о Сереге Трофимове, сгоревшем в БМП в памятном бою под Белогоровкой.
— Так вот, скажи — сколько раз за эти полгода я тебя обманул?
— Не было такого, зачем вы говорите?
— Сюда слушай! Не было и не предвидится. Делай так, как я тебе говорю. Тогда будет у тебя все нормально. Завтра после боя поедешь домой вместе с Женькой. Захочешь — оставайся. Он машину заберет. Отдохнешь — вернешься. Обещаю! Понял меня?
— Понял… — Веры и уверенности в тоне не было и в помине. Пару раз потянул носом. Ну, начинается…
Что еще сказать ему сейчас — не знаю. Сто двадцать мужиков мерзнут в ледяных гробах. Завтра многие лягут в них навечно. В бою — сиднем не отсиживаясь на командном пункте — с граниками в руках умирать будут. Этот же щегол мне сейчас истерику закатывает — сопли ему подтирай. Нельзя мне сейчас ни прибить тебя, ни жалость показать — столько сейчас всего на мне.
Ознакомительная версия.
