– Я согласна, но мои интересы лежат в сфере межличностных взаимоотношений. – Она махнула намокшим крылом. – Пейзаж – как в учебнике. Что же касается его эстетики, то я способна лишь абстрактно восхищаться той беспорядочной грубостью, которую вы, люди, похоже, находите столь привлекательной. Будучи представителем Вейса, я предпочитаю ландшафты, которые со вкусом приведены в порядок в соответствии с нормами цивилизации.
Они были совершенно одни. База работала далеко не первый день, и панорама с этой точки уже не таила в себе новизны. У горизонта, ему показалось, можно было различить несколько гигантских головоногих, которых в это время года можно было регулярно наблюдать в процессе сезонной миграции на юг. Они передвигались толчками, втягивая и выбрасывая тяжелые расщепленные хвосты, а короткие щупальца были опущены, как выдвижные кили старинных судов.
Прибой гремел, разбиваясь внизу о скалу.
Несмотря на то, что привели его в это место вполне прозаические причины, она подумала, что нынешнее его местоположение несет нездоровое сходство со сценами из старинных мелодраматических сказочек, на которых разгорелись драмы любви и мести. Он поймал себя на том, что пристально разглядывает вейса со спины: длинные, едва скрыты одеждой ноги, заканчивающиеся обутыми в сандалии трехпалыми лапами; все обвешанное украшениями, оперенное тело; длинную гибкую шею. Она тоже наблюдала за миграцией чудовищ, компактный рекордер был зажат в гибких кончиках правого крыла. Он не удивился бы, если бы выяснилось, что весит она меньше тридцати килограммов.
Вейсы разучились летать миллионы лет тому назад. И если ее столкнуть с обрыва, то атавистические перья, конечно, способны замедлить скорость падения до той степени, чтобы она не разбилась насмерть о скалистые выступы внизу. Она ведь полушутя рассказывала о некоторых способностях планировать. Но в шок она непременно впадет. И – подобно большинству представителей Узора – вейсы не умеют плавать. Первая же большая волна, ударившаяся о гранит, покончит со всем. Никому и в голову не придет, что она может выжить. Тело разнесет на куски и раскидает по морю. А на краю обрыва нет никаких предохранительных заграждений, никакой предупреждающей разметки. Скользкий уступ, резкий порыв ветра могут легко вмешаться в судьбу такого хрупкого существа. Само собой разумеется, он будет пытаться спасти ее, но у него ничего не выйдет. Недовольство последует, но расследование – никогда.
А если она будет сопротивляться, что даже и представить трудно, одно неуловимое движение руками – и шея ее сломается, как пластмассовая соломинка. А всепоглощающий океан уничтожит следы истинной причины смерти. Он оглянулся назад. Они по-прежнему были совершенно одни, как и в момент прибытия. Пальцы его напряглись. Несмотря на его физическую близость, она не отодвигалась от него. В конце концов, она ему полностью доверяет. А почему бы нет? Какая может быть разумная причина, по которой офицер людей захотел бы причинить вред историку вейсов? Причина таится у него в мозгу; практически, составляет его неотъемлемую часть. И даже заподозрить об этой его составной части ей нельзя позволить.
Он знал, что сестры по триумвирату будут горевать о ней. Но она сама ему говорила, что не спаривалась и потомства у нее нет. – Она – изгой общества Вейса. И известие о ее кончине вызовет больше профессиональных, чем личных соболезнований.
Он подошел к ней еще на шаг. Далеко внизу бились о голые скала неугомонные волны. Не было никакой нужды приближаться тайком, и когда голова ее на длинной шее повернулась в его сторону, он этого ожидал. Большие голубые глаза начали расширяться, перья задрожали – жест, наверняка сказавший бы очень о многом другим вейсам. Руки он по-прежнему крепко прижимал к бокам. Ему нужно знать наверняка.
– Вы мне очень много рассказывали о своей работе. – Он почувствовал, как она нервничает, и стал давить еще сильнее, пользуясь той частью своего разума, тайну существования которой стремился одновременно сохранить. – Но у меня такое чувство, что нечто из вами открытого или заподозренною вызывает у вас особый интерес. Что-то, о чем вы не чувствовали возможным мне рассказать, несмотря на все наши совместные разговоры и проведенное вдвоем время.
Она слегка пошатнулась, не способная и далее сопротивляться мысленному проникновению – в точности, как любой массуд или с'ван.
– Нет, я… – Она заморгала, будто начала действовать инъекция какою-то мощного препарата. – Да, вы правы, полковник Неван. Есть такое. Вот оно, подумал он напряженно. Будет совсем не сложно свернуть эту тонкую шею, подхватить легкое тело и швырнуть с обрыва. Быстро мелькнут переливчатые перья, блестящие бусы – и все будет кончено. Всего мгновение – и все его тревоги и сомнения рассеются, исчезнут вместе с ее телом в кипящем море. Тогда и ой, и Коннер вздохнут, наконец, спокойно. Но сначала он хотел услышать это от нее.
– Ну, – продолжал он неослабевающий напор, – и что это? – Он навис над ней.
Ей теперь было страшно, но она, почему-то, даже шевельнуться не могла. Казалось, будто ноги вросли в камень, приковали ее к месту. Она едва сознавала, что отвечает на его вопрос. Это было самое необычное, потому что она не собиралась никому рассказывать о своих подозрениях. Они были настолько опасны, настолько зловещи, что даже своим она не стала бы о них говорить. И она прекрасно понимала, какие могут быть последствия, если о них узнают люди.
И не важно, что выкладывает она все это полковнику Невану. Несмотря на искреннюю заботу, которую он проявлял о ее благе, что-то в его глазах, в его поступи выдавало его истинную суть. И происхождение его невозможно было отрицать.
– Мои исследования, – слышала она чей-то голос, понимая одновременно, что это говорит она сама, – привели меня к самым неутешительным выводам. – На этом она попробовала поставить точку.
Но он этого не позволил.
– Продолжайте.
Она смутно понимала, почему не может его ослушаться. Как вода, прорвавшаяся сквозь разрушенную плотину, хлынули из нее слова.
– Я пришла к осознанию этого только после многократных просмотров накопленных мною исследований…
– После того как вы стали свидетельницей эпизода, произошедшего во время битвы за дельту между сержантом Коннером и отступающими массудами, – подсказал он с холодной услужливостью.
– И это тоже, бесспорно, составная часть.
– Вероятно, все это каким-то образом увязывается с тем, что вы почерпнули, наблюдая за мной? – обреченно спросил он.
– Естественно. – Она поняла, что он стоит настолько близко, что заслоняет собой солнце. И ведь для человека он даже и не особенно крупный. Сильные, гибкие, убийственные пальцы, которыми оканчиваются руки, напряженно скрючены. – А так же со всем, что я узнала, наблюдая действия людей в бою – как здесь, так и на Тиофе.
