Кин удостоил его рукопожатием и присел к столу боком, закинув ногу на ногу.
— Чем могу быть вам полезен? — осведомился следователь.
— Для начала я хотел бы видеть видеофайлы с места происшествия.
— Вы имеете в виду самоубийство Гронски?
— Я имею в виду его труп, обнаруженный при подозрительных обстоятельствах, — веско поправил Кин.
— Сию минуту, инспектор.
Сев за компьютер, Тарпиц развернул толстую пластину монитора так, чтобы Кин тоже мог видеть изображение.
— Сначала общий вид, — пояснил он, разыскав нужный файл.
Компьютер вывел на монитор изображение: лежащий навзничь на полу труп в синей пижаме, рядом с телом валяется армейский пятнадцатизарядный икстер. Качество съемки оставляло желать лучшего.
— Труп обнаружил утром унтер Басо, если не ошибаюсь? — спросил Кин.
— Да, в восемь часов.
— Значит, как я понимаю, дверь была не заперта изнутри?
— Совершенно верно.
— Сделайте наезд на задний план, где его постель, — потребовал Кин. — Да, так. Э, все равно плохо видно. Вы что, любительской «мыльницей» снимали? Верните прежний масштаб.
— Просто без штатива и освещение неудачное, — смущенно объяснил Тарпиц и, крутнув курсорный шарик, восстановил первоначальное изображение.
Еще раз придирчиво рассмотрев взаимоположение трупа и оружия, Кин пришел к выводу, что оно, пожалуй, подозрений не вызывает.
— Так что там с постелью? Он той ночью ложился спать или нет?
— Одеяло было откинуто, простыня примята. То есть сначала он лег спать, потом встал, зажег свет и… Так сказать, свел счеты с жизнью.
— Или кто-то свел счеты с ним, — гнул свое Кин. — Почему вы так упорно цепляетесь за версию самоубийства?
Нервно сглотнув слюну, Тарпиц помедлил, потом решился ответить:
— Потому что против этой версии нет веских аргументов. Какие-либо явные признаки убийства отсутствуют, инспектор.
— Говорите, отсутствуют? — сурово произнес Кин. — Или вы не сумели обнаружить? Тут, как говорится, две большие разницы. Ну-ну, показывайте еще.
На мониторе появилась отснятая крупным планом голова трупа, размозженная импульсом в упор.
— Так. Ничего интересного. Дальше.
— Это все, инспектор.
— Больше вы ничего не отсняли? — хмыкнув, удивился Кин.
— Да. — Тарпиц опустил глаза. — Видите ли, двух снимков мне показалось вполне достаточно…
— А где снимок стены со следом импульса?
— Разве это столь уж необходимо?
— Разумеется, — проворчал Кин, раздражаясь необходимостью втолковывать азбучные вещи. — Иначе не установить взаимоположение ствола и головы на момент выстрела.
— Понимаю, но мне показалось излишним…
— Извольте сегодня же сделать дополнительные снимки, — бесцеремонно перебил его Кин. — Зафиксируйте след импульса, как положено, в трех ракурсах и общим планом тоже.
— Слушаюсь, инспектор, — промямлил следователь.
— Около восьми вечера я буду у себя. Свяжемся по сети, передадите мне все видеофайлы и план места происшествия. Результаты вскрытия уже поступили?
— Да, — несколько оживился Тарпиц. — В крови никаких следов опьянения, наркотики также исключены. Судя по остаткам пищи в желудке, за час до самоубийства бедняга поужинал. Под столом в корзине для бумаг обнаружена пустая упаковка от армейского сухого пайка.
— Надеюсь, вы провели дактилоскопическую экспертизу оружия?
— Ну конечно, как же иначе. На икстере найдены отпечатки пальцев Гронски. В обойме не хватает одного заряда.
— А обойму проверили насчет отпечатков? — сразу насторожился Кин.
— Это еще зачем? — с удивлением уставился на него Тарпиц.
— Проверить не мешает. Займитесь этим тоже, не откладывая.
— Будет сделано. — Следователь открыл компьютерный календарь-ежедневник и быстро внес в него короткие пометки.
— Ну что ж, а теперь давайте обсудим возможные версии, — предложил Кин. — Утром вам дал показания квадр-офицер Ронч. Надо полагать, они приобщены к делу?
— Да, естественно.
— Рад слышать, что хотя бы это естественно, — ядовито молвил Кин. — Давайте начнем с разговора между Рончем и Гронски. Итак, за несколько часов до смерти Гронски намеревался расторгнуть контракт и отправиться на курорты Лебакса. По меньшей мере странные планы для унтера, у которого на личном счету всего лишь полторы тысячи кредонов. Одна только неустойка по его контракту составила бы шесть тысяч, не говоря уже о том, во сколько обойдется увеселительная прогулка. Что вы на это скажете?
— Я весь внимание, инспектор. — Почему-то Tapпиц слегка приободрился, и да его лице заиграла учтивая полуулыбка.
— Теперь перейдем к финалу. Итак, около часу ночи Гронски поужинал сухим пайком, прибрал на столе, надел пижаму и улегся в постель, при этом почему-то забыв запереть дверь. А потом встал и разнес себе череп из икстера. Не совсем естественная картина, вы не находите?
— А почему бы и нет? — Тарпиц небрежно покрутил в воздухе пятерней. — Знаете, так нередко бывает у самоубийц. Бессонница, депрессия, дурные мысли…
— Судя по его медицинской карточке, у Гронски не было никаких проблем с психическим состоянием, — возразил Кин.
— Ну, знаете, наш брат избегает жаловаться врачам на дурное настроение. Согласитесь, это не по-солдатски.
— Допустим. Но примите во внимание его разговор с Рончем. Это уж никак не вяжется с версией самоубийства.
— С вашего позволения, инспектор, я готов объяснить и это.
— Будьте так добры.
Уже восстановив душевное равновесие, Тарпиц хитровато сощурился. Пришла его очередь побить выложенные Кином карты своими козырями:
— Все перечисленные вами факты указывают на то, что Гронски покончил с собой, впав в умственное помешательство. Я уже проконсультировался с доктором Буанье, она считает, что картина совершенно типична для… минуточку… — Он открыл на компьютере документ и пробежал его глазами. — Вот, для эндогенного циркулярного психоза. Сначала несчастный строил радужные грандиозные планы, потом, перейдя от маниакального состояния к депрессии, осознал их полнейшую несбыточность. Этот жестокий переход от мечты к реальности предрешил его следующий шаг. Измученный бессонницей, вконец отчаявшийся Гронски встает с постели и берет в руки икстер. Импульсивное решение не оставило ему времени на то, чтобы оставить предсмертную записку. Как видите, здесь нет ни малейших противоречий.
— Вы случайно романы на досуге не сочиняете? — грубо осведомился Кин, обеспокоенный ловкостью, с которой Тарпиц увязал свою рассыпающуюся версию воедино.
