Женщина с улыбкой наблюдала за ним. Кэйвинг пристроил шлем на край стола и огляделся ещё раз, пытаясь найти место, куда можно сесть.
— Этот мальчик твой любовник? — спросила Юргул. Анлас наморщил лоб, вслушиваясь в звуки ещё очень плохо знакомого языка. Он явно чего-то не понял и мотнул головой:
— Не понимаю.
Юргул повторила. Анлас удивился:
— Как это? Блаки мой щитоносец… он не девушка, он мальчишка!
Лицо Юргул на секунду стало изумлённым, потом она звонко засмеялась и толкнула Йохаллу в грудь.
Воин стоял у самой кровати. Неловко взмахнув рукой, он повалился назад. Окажись кровать твёрдой, кэйвинг тут же вскочил бы, но руки и спина утонули в чём-то мягком, до омерзения душном, податливом и неотвязном… Йохалла зарычал, сражаясь с постелью.
Юргул смеялась.
* * *
Большинство анласов не знали, насколько коварно вино. Вадим же имел об этом представление… но вино показалось лёгким, и теперь мальчишка расплачивался за эту лёгкость. Попытавшись дотянуться до блюда со здоровенными омарами, он промахнулся и въехал растопыренной пятернёй в физиономию сидевшему наискось ратэсту. Тот оттолкнул руку мальчишки, и Вадим шлёпнулся на своё место, ничуть не обидевшись. Ему было хорошо и беспричинно весело. Он распустил ворот панцыря.
Кругом стояли шум и гам, исходившие в основном от анласов. Они наперебой восхваляли вождя и себя, хвастались подвигами, ссорились, мирились, пили снова и снова, обнимая невесть откуда взявшихся полуголых девушек-танцовщиц. Кое-кто порывался петь, стуча кулаком или кубком по столу.
Кому-то из анласов показались отвратительными музыка и пение оркестра. С рёвом ворвавшись на сцену, ратэст пинками и ударами ножен меча разогнал музыкантов, перебил в щепы половину инструментов и потребовал арфу. Арфу ему передали, он немедленно порвал на ней струны. Хозяин полез на сцену — выяснять отношения; их растащили за ноги, а на место драчунов поднялся сэп. Он был пьян менее других, а профессиональные навыки вполне помогали справиться с арфой. Анласы за столами начали в лад бить кулаками по столам, опрокидывая посуду и рассаживая столешницы, а сэп запел — точнее, заревел — под восторженный вой зала:
— Кто умер рабом, тот не жил никогда.
Кто истинно жив, никогда не умрёт.
Мы верим: великих походов звезда
На небе полуночи скоро взойдёт.
Наших героев шаг
Вновь попирает твердь!
Солнцем разорван мрак
В страхе бежит смерть! — так, что пламя факелов заметалось по стенам.
Ротбирт внезапно вскинулся, обвёл зал разъезжающимися глазами и вдруг, рубанув по столу саксой, закричал:
— Где кэйвинг?! Куда дели Йохаллу?!
Сидевший напротив хангар поклонился:
— Вашему господину хорошо. Вам не надо беспокоиться. Он с госпожой Юргул.
Ротбирт успокоился так же мгновенно, как вспыхнул и налил себе ещё вина, отпихнув локтем попытавшегося сделать это слугу — так, что тот отлетел к соседнему столику.
Наискось опять подрались. Кто-то разбил о чью-то голову кувшин с вином. Девчонки-служанки липли к анласам с назойливостью мух — особенно к молодым, привлечённые их удивлённо-наивными юными лицами, светлокожими и ещё не разукрашенными шрамами.
И не только девчонки. Ротбирт, явно выпивший больше, чем надо, "вынырнул на поверхность" и обнаружил, что под его руками — податливое нежное тело… но это не девушка, а полуголый слащаво-смазливый мальчишка примерно одних лет с ним самим.
— Что тебе, топорррррр Дьяуса?! — прорычал Ротбирт, пытаясь сообразить, что происходит. — Вадомайр, чего он от меня хочет?!
Но Вадим только хохотал и отмахивался, не в силах говорить от смеха. Хангар продолжал лезть к губам Ротбирта своими, и тот, окончательно разъярившись, решил проблему в типично анласском стиле — с плеча засветил смазливчику в лоб кулаком, проломив ему череп и свернув шею. Потом отпихнул обмякшее тело ногой и налил себе ещё вина.
* * *
После пятого бокала вина Йохалла обнаружил, что Юргул сидит у него на коленях и они целуются. Меч в углу… кольчуга лежит на полу стальной грудой…
— Я ещё не встречала таких, как ты, — шептала Юргул. — У тебя плечи — как зубец на крепостной стене. Тебе тут все по грудь… Все ли в вашем народе такие?
Ответов она, кажется, не ждала. Блестели в полумраке чёрные глаза и влажные от слюны зубы.
И тут — через пелену опьянения и желания, возраставшего с каждой секундой, с каждым умелым движением рук Юргул — через всё это пробилось лицо.
Её лицо.
И, отпихнув Юргул в сторону, Йохалла резко встал. Покачнувшись, схватился за стол — и его едва не скрутило от отвращения к самому себе… и неожиданной сильной тошноты и рези в желудке.
Когда зарыдала страна под немилостью Божьей
И варвары в город вошли молчаливой толпою,
На площади людной царица поставила ложе,
Суровых врагов ожидала царица нагою.
Трубили герольды. По ветру стремились знамена,
Как листья осенние, прелые, бурые листья.
Роскошные груды восточных шелков и виссона
С краев украшали литые из золота кисти.
Царица была — как пантера суровых безлюдий,
С глазами — провалами темного, дикого счастья.
Под сеткой жемчужной вздымались дрожащие груди,
На смуглых руках и ногах трепетали запястья.
И зов ее мчался, как звоны серебряной лютни:
— Спешите, герои, несущие луки и пращи!
Нигде, никогда не найти вам жены бесприютней,
Чьи жалкие стоны вам будут желанней и слаще!
Спешите, герои, окованы медью и сталью,
Пусть в бедное тело вопьются свирепые гвозди,
И бешенством ваши нальются сердца и печалью
И будут красней виноградных пурпуровых гроздий.
Давно я ждала вас, могучие, грубые люди,
Мечтала, любуясь на зарево ваших становищ.
Идите ж, терзайте для муки расцветшие груди,
Герольд протрубит — не щадите заветных сокровищ!..
…Серебряный рог, изукрашенный кистью слоновьей,
На бронзовом блюде рабы протянули герольду,
Но варвары севера хмурили гордые брови,
Они вспоминали скитанья по снегу и по льду.
Они вспоминали холодное небо и дюны,
В зеленых трущобах веселые щебеты птичьи,
И царственно-синие женские взоры… и струны,
Которыми скальды гремели о женском величьи.
Кипела, сверкала народом широкая площадь,
И южное небо раскрыло свой огненный веер,
Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь,
С надменной усмешкой войска повернул он на север.[3]
* * *
Блаки чувствовал себя в коридоре, как в западне. Он уже навёл блеск на щит кэйвинга и повздыхал, что шлем тот унёс с собой. Потом вытянул ноги, как следует потянулся. Снизу доносился шум пирушки. За дверью было тихо — точнее, просто ничего не слышно. Блаки себе хорошо представлял, что там происходит. Он потянулся ещё раз и прикрыл глаза. Ему вспомнилась сероглазая девчонка, которая осталась в лагере за стеной. Захотелось её увидеть… сесть рядом… послушать, как она дышит… сказать ей что-нибудь, чтобы услышать её смех…
