– Что вы на меня так смотрите? – жеманно осведомилась Изольда Марковна. – Спутали с кем-нибудь?
– Да и я могу сказать вам то же самое, – ответил Цимбаларь. – Когда я вошел сюда, вы глянули на меня так, словно уже где-то видели.
– Я вас и в самом деле видела, – на лице Изольды Марковны не дрогнул ни единый мускул. – Вчера, сразу после приезда сюда. Разве вы забыли?
– Ах да, – он кивнул. – Выходит, что мы с вами уже старые знакомые… Ну, тогда до новых встреч.
– Вы уже уходите? – делано удивилась она. – А как же песни и сказки? Благодаря содействию Британского королевского общества мы располагаем весьма солидным поощрительным фондом.
– По-вашему, я похож на угро-финна?
– Я не антрополог, но могу со всей ответственностью заявить, что вы очень напоминаете прижизненное изображение Аттилы, свирепого предводителя гуннов, одного из древнейших угрских племён, правда, сильно разбавленного тюрками и сарматами. Такие же высокие скулы, такой же свирепый взгляд, такая же первобытная жестокость, сквозящая в каждом слове и жесте.
Получив столь сомнительный комплимент, Цимбаларь не остался в долгу.
– А вы, как я догадываюсь, ведёте свою родословную от древних бургундов, разгромленных гуннами на Рейне?
– Может быть, – загадочно улыбнулась Изольда Марковна. – И если вам известна эта героическая история, вы должны помнить, что бургундская женщина Кримхильда в конце концов погубила завоевателя Аттилу, хотя сладостного мига мщения ей пришлось ждать много лет.
– Как профессионал, скажу вам одно: видать, лопухнулось гуннское ведомство, отвечавшее за безопасность первых лиц государства.
– Не в этом дело, – возразила Изольда Марковна. – Кримхильда жаждала мести всеми силами своей души. А уж если женщина хочет…
– Не знаю, как у бургундов, а у нас, гуннов, говорят так: хотеть не вредно, – Цимбаларь бочком двинулся к двери. – Извините, что побеспокоил. До свидания.
– До скорого свидания, – многозначительно произнесла заезжая фольклористка, и недоброе предчувствие опять кольнуло его.
В кухне, которую по пути из горницы к сеням никак нельзя было миновать, Цимбаларя уже поджидала Валька Дерунова, как никогда прежде напоминавшая гранату с вырванной чекой.
– Привет, друг ситный, – сказала она, сверля его ненавидящим взглядом. – Чего заявился? Под меня копаешь?
– Только мне и забот, что о какой-то торговке, – холодно ответил он. – Лютуй себе и дальше. Как говорится, на сердитых воду возят. Но, если не хочешь неприятностей, рекомендую незамедлительно приступить к работе или получить у фельдшера документ о временной нетрудоспособности.
– А если не открою магазин, что ты мне сделаешь? – Ни о каких публичных извинениях Валька, слава богу, больше не заикалась. – В кутузку посадишь?
Над этой проблемой Цимбаларь ещё не задумывался, но ответ родился сам собой, как бы даже помимо его воли:
– Создадим общественную комиссию, в присутствии понятых вскроем твой магазин, произведём снятие остатков, а потом перепоручим торговлю специально назначенному лицу. Недостачу, естественно, погасим за твой счёт.
– Ни одна живая душа не посмеет меня заменить! – выкрикнула Валька, явно рассчитывая на солидарность домочадцев. – Умойтесь!
– Не обольщайся, Валентина Николаевна, – заверил её Цимбаларь. – Свято место пусто не бывает. Уж я-то об этом позабочусь. Только вилами грозить мне больше не надо. Я твои добрые пожелания до гробовой доски помнить буду и при первой же возможности проинформирую о них районную прокуратуру.
Валька хотела сказать ещё что-то, но он, хлопнув дверью, уже покинул негостеприимный дом.
Опять его понесло куда-то, словно закусившего удила жеребца. Однако идти на попятную было уже поздно.
Отца Никиту он застал на церковном дворе, где тот наблюдал за прихожанами, расчищающими снег.
– Это напоминает мне древнегреческую притчу о царе Сизифе, – сказал Цимбаларь, ловя в рукавицу падающие снежинки. – Как ты только ни вкалывай, а работы меньше не становится.
– Христианство не нуждается в языческих аллегориях, – ответил священник. – Григорий Богослов по сходному поводу выразился совершенно иначе. Одному земледельцу, отчаявшемуся от непосильного труда, он сказал: «Прилежно делай своё дело, даже если ты не видишь в нём никакого смысла. Верь, что его плодами когда-нибудь воспользуются твои потомки. Всякая созидательная работа угодна богу».
– Хорошо сказано, – кивнул Цимбаларь. – Хоть сейчас можно процитировать с самой высокой трибуны.
Священник между тем продолжал:
– Слушая меня, вы, наверное, подумали: «А что же он сам не трудится, а стоит сложа руки». Но на то есть свои веские причины. Священнический сан запрещает мне заниматься чем-то иным, кроме служения Господу. Война, торговля и труд не для нас. Например, до церковной реформы семнадцатого века монахи носили мантии без рукавов, что символизировало отрешение от физических трудов в пользу подвигов духовных. Протопоп Аввакум, обвиняя своих врагов в попрании традиций, даже говорил: «А те рукава вы понаделали для блудной похоти…»
– Уместно ли вам повторять слова знаменитого раскольника? – поинтересовался Цимбаларь. – Насколько мне известно, государственная церковь прокляла его.
– Но ведь никто из смертных, кроме вас, меня не слышит, – лукаво улыбнулся священник. – А Господу протопоп Аввакум дорог в той же мере, что и его злейший враг патриарх Никон. Оба они радели за веру, только по-разному… Вы ко мне по делу?
– Да. Хочу обратиться к вам, так сказать, как к высшему духовному авторитету. Кто является в Чарусе властью? Неужели только староста Ложкин?
– Конечно, нет. Имеется ещё совет местного самоуправления, членом которого, кстати говоря, являюсь и я. Но он уже давно не собирался… А вы, похоже, ведёте дело к свержению существующей власти?
– Наоборот, к её демократизации… Где могут находиться документы этого совета?
– Наверное, в бывшей колхозной конторе.
– Вы не против, если я на некоторое время отвлеку от работы Бориса Ширяева?
– Отвлекайте, – милостиво разрешил священник. – Работник он, прямо скажем, никудышный. Одна рука не заменит две даже при всём его старании.
Староста Ложкин, вызванный лёгким на ногу Борькой, открыл нетопленую колхозную контору и безропотно выдал Цимбаларю тоненькую папку, в которой хранился список членов совета местного самоуправления и протокол заседания годичной давности.
Кроме самого Ложкина в совет входили мастер сыродельного цеха Страшков, священник отец Никита, пышногрудая заведующая фермой и самый старый житель Чарусы, ветеран трёх войн, столетний Астафий Мальцев. Двоих членов – участкового Черенкова и учительницу Решетникову – следовало считать выбывшими по причине смерти.
