Самуил говорил, что он выплачивает дань Богу и его истинным служителям, потому его так и зовут. Когда позже Рик понял, чем он занимается, то не мог определиться, восхищают его деяния Самуила или ужасают. Самуил был из монашеской братии. После поездки в Шагурию, где он переболел оспой, Самуил отошёл от монашества, занялся другой деятельностью: вступил в общество, которое занималось уходом за тяжелобольными людьми и их погребением. Самуил обладал худыми пальцами с раздутыми суставами, испещрённым оспинами лицом, свисающими клочьями седыми безжизненными волосами, но Рик привык этого не замечать, потому что лучшего рассказчика он не знал. Благодаря стараниям отца Рик прекрасно изучил Декамартион с его историями о десяти смертных грехах и их воздействии на душу человека, однако именно Самуил познакомил Рика с глубинными тайнами, сокрытыми в древней книге. Вдохновение, с которым Самуил описывал вроде бы знакомые события, затягивало Рика с головой, герои рассказов казались живыми, близкими. Самуил заставил его сомневаться в том, что умирающие ради веры святые так уж святы. Святость достигается не смертью во имя веры, а жизнью во имя Бога и людей, говаривал Самуил, образно и живо поясняя, почему заповеди Божьи важны для общества, тогда как символы церкви навроде икон и обрядов – лишь суета. К Самуилу можно было прийти с любым вопросом, он отвечал откровенно и прямо. Отец иногда пытался его остановить – Самуил говорил, что Рик уже большой и всё поймёт. За эти слова Рик его ещё больше обожал. В Нортхеде Рик как-то попытался в разговоре с Алексархом затронуть эту тему – тот оборвал его на полуслове и пошутил, что так Рика самого скоро сожгут за ересь.
Однажды во время редкого разговора Рика с Илзой к ним подошёл Теодор Ривенхед и начал расспрашивать Рика о том, о сём, сверля его большими водянистыми глазами над крупным отвисшим носом. Имя Самуила всплыло само собой, и сегодня Рик ощущал запах горелого мяса: огонь превращал его наставника в пепел и дым. Насколько Рик знал, Самуил никому не причинил вреда, всю жизнь посвятил добрым делам. Юноша пытался понять, что же такое ересь, что за неё надо казнить, ведь зарианцы верили в одного с ним Бога, читали одни книги, молились в одних церквях. До сих пор он об этом не задумывался и корил себя за это с тех пор, как узнал об аресте. Наверное, Оскар Мирн, который провожал приговорённого в последний путь и сейчас истово молился перед костром, мог бы рассказать, в чём вина Самуила, но спрашивать его Рик не станет.
«Я жил по заповедям Господа моего, вы же нарушаете главную заповедь: не убий!» – последние слова Самуила жгли Рика изнутри до самого дворца. Упав на кровать, Рик вспомнил, что видел отца, и пожалел, что не остановился и не попросил прощения.
***
Айварих стоял на небольшом деревянном помосте перед художником, накладывавшим мазки на портрет, основу которого составляла дубовая доска. Роскошные вьющиеся тёмные волосы Дорина Килмаха, спускавшиеся ниже плеч, были прикрыты полосатым чёрно-белым колпаком; его фигуру скрывал длинный серый балахон, подпоясанный верёвкой.
Самайя залюбовалась лёгкостью движений Килмаха, его вниманием к мельчайшим деталям, вплоть до узоров на стенах. Айварих на портрете походил на оригинал довольно сильно. Особенно удались художнику голубые глаза – прозрачные и живые, наполненные ярким белым светом от окна внизу. Казалось, они следят за каждым твоим шагом, и непонятно, чего в них больше: властности, одиночества или угрозы. Король стоял на ступеньках, по которым стелился красный ковёр с чёрным соколом. Жёлтая, отделанная горностаем, мантия Айвариха свисала до пола, из-под неё выглядывал коричневый камзол. В одной руке король держал чётки, другая лежала на эфесе шпаги. Самайя вспомнила портрет Эйварда и присмотрелась: да, знакомые белый и красный. Килмах, стоя спиной к Самайе, как раз наносил белой краской очередной штрих на горностаевый мех.
Королева, настоявшая на визите к супругу, опиралась на руку Самайи и тяжело дышала: беременность давалась ей нелегко, она выглядела усталой и больной. Доминиарх Ривенхед сопровождал племянницу. Энгус Краск, что-то нудно докладывавший королю, замолчал и зашуршал свитками.
Айварих раздражённо сошёл с помоста, отмахнувшись от протестующего вскрика Килмаха, и направился к королеве:
– Ваше Величество, я позволил вам сюда прийти, но если бы я знал, что вам нехорошо, то запретил бы. Что такого срочного вы хотели сказать, что забыли о самом главном – нашем ребёнке?
– Я не забыла, Ваше Величество. Лекари уверили, что мне необходимо двигаться, – тихо заговорила королева. – Я лишь хотела попросить вас изменить ваше решение.
– Это по поводу развода? – развязно спросил Айварих. – Как жаль, что этот нелепый слух вас тревожит.
– Но вы отправили пантеарху в Латею прошение с просьбой разрешить наш развод, – последнее слово Катрейна едва выговорила.
– Я просил наследные права моих сыновей признать. Их мать была зарианкой, как вы знаете, из-за чего у меня полно проблем. Не бойтесь, прав нашего с вами сына это не нарушит, если, конечно, у нас родится сын. Дайте мне наследника, и вопрос будет исчерпан! – Король снова вернулся на помост и застыл в прежней позе.
Катрейна невольно бросила взгляд на портрет, переведя его на художника. Самайя заметила, как она начала присматриваться к Дорину Килмаху, потом вздрогнула и отшатнулась. Широко расставленные небольшие глаза Килмаха уставились на королеву, словно пытаясь её заворожить. Они погружали в голубизну, как в бездонное озеро. «В него бросишься без раздумий и не выплывешь», – некстати подумала Самайя. Небольшие полные губы Килмаха слегка сжались, тонкие усы, спускавшиеся почти до подбородка, колыхнулись над короткой бородкой. Вытянутое лицо, казалось, удлинилось ещё больше.
Доминиарх, не замечая взглядов племянницы, обратился к королю:
– Ваше Величество, развод в королевской семье способен разрушить самые основы нашей веры. Умоляю, ради Господа нашего, не позволяйте плоти влиять на ваши решения.
Художник при последних словах Теодора случайно дёрнул рукой – белая точка попала на коричневый камзол. Килмах чертыхнулся, оглядываясь на пришедших гостей, доминиарх надулся от гнева. Глаза королевы вспыхнули. Килмах на миг застыл с высоко поднятой рукой, в которой держал кисть. Вторая капля шлёпнулась на пол.
– Вы… – с трудом выговорила Катрейна.
– Ваше Величество, – торопливо заговорил Килмах. – Портрет почти закончен, но, может, быть, нам стоит перенести на завтра наш сегодняшний сеанс. Если Её Величеству необходимо с вами поговорить…
– Это ей необходимо – не мне! Я хочу, наконец, готовую работу увидеть. Продолжай! – Айварих встал в позу, мрачно посмотрел на жену.
– Ваше Величество, даю слово, что сегодня вечером к вам приду, а пока поберегитесь, ради Бога, и вернитесь в постель. Господин доминиарх, прошу вас, сопроводите мою супругу до её комнат! – приказал король и слегка
