вагонах привезем! — раздухарился кайзер, увидев страдания государя.
— Не хочу твоих доблестных солдат такими неприятными делами занимать! Людишки те — говно редкое, пачкаться еще об них... — государь-батюшка смахнул одинокую слезу.
— А как же тогда?.. — оторопел кайзер.
— Вилли, брат, мой, очень тебя прошу: отдай этих выблядков… ну, вон , хоть князю Сергею. Он с ними поговорит, на путь истинный наставит. Пусть с твоими войсками несколько его офицеров пойдут. Ну, как несколько — десятка три-четыре. Они сами всех диссидентов приберут, твоих солдатиков не побеспокоят!
Вильгельм только головой мотнул: согласен, мол. И тут же кто-то из свиты князя Сергея, кажись следак этот молодой, поручик Володька Ульянов ему бумагу подсунул, кайзер подмахнул не глядя. А поручик, которого батюшка-государь, да Ляксандра Михалыч меж собой почему-то «Лениным» кличут, вмиг бумагу в папку кожаную сунул и канул в туман, только сапоги начищенные блеснули.
И тут я мельком взгляд государев перехватил. Да за малым чуть не упал: взгляд у государя вовсе тверезый, да жесткий такой, холодный. Ох, чует мое сердце, пойдут эти диссиденты путем истинным, да прямиком и в Сибирь… А может и не пойдут — прямо там, на месте их и прикопают — и концы в воду — война ведь кругом, а на ней всяко бывает.
Глава 7
Рассказывает мичман Иосиф Джугашвили
Плотный ветер гнал волны по невысокой, радостно-зеленой весенней траве и растягивал полосатый конус «колдуна». На взлетно-посадочном поле пару часов назад выложили «против ветра» десятиметровыми белыми полотнищами посадочный знак «Т». Красно-белыми флажками отметили взлетную и технические позиции. Всё готово к испытаниям!
Я еще раз прошелся по ВПП, ногами проверяя ровность полосы — всё было в порядке, ни одной кочки, ни одной ямки. Я знал об этом, но сейчас эта проверка служила средством успокоения перед самым главным делом моей жизни. Медленным шагом добрался до посадочного знака и обернулся: вокруг на целый километр никого, ближайшие ко мне люди копошатся возле аппарата на другом конце поля. Потянул ноздрями воздух…
«Странно, — подумал я. — Почему летное поле всегда пахнет небом? Это чувствовалось в тот день, когда я впервые поднялся на планере… И во время прошлой войны, когда мы взлетали с палубы авианосца, запах неба, тонкий, чистый и будоражащий, перебивал резкий и терпкий запах моря!»
Я посмотрел на копошащихся, словно муравьи, техников. Суета и беспорядок, творившиеся вокруг аппарата, на самом деле тщательно упорядочены. Вот большая часть людей прыснула в стороны от капота машины. Двигатель резко взвыл на высоких оборотах, и через пару секунд заработал ровно, на средней тяге. Ага, начали проверку и прогрев, значит у меня есть еще минут двадцать, как раз хватит на обратную дорогу быстрым шагом.
Я отлично рассчитал время — рокот двигателя стих, когда до самолета оставалось метров пятьдесят. Техники закончили подготовку, теперь моя очередь…
— Господин мичман, все готово! — Рапортует прапорщик Луцкий.
Стройный мужчина лет тридцати только два месяца назад получил воинское звание, а до того трудился в Стальграде, в конструкторском бюро Вильгельма Карловича Майбаха.
— Ну, Борис Иванович, пошли! — Машу я рукой.
Конечно, аппарат, который мне предстоит поднять в воздух, облизывал фактически весь экспериментальный цех, но… старшим техником за ней закреплен именно прапорщик Луцкий. Заказ армейский — значит и проверочная команда от армии. А почему тогда летчик-испытатель моряк? Почему я? Сам до сих пор не пойму, за какие такие заслуги пилотировать новейший аппарат, подлинный прорыв в авиации, доверили именно мне — я не отличался ничем особенным от других планеристов. Говорят, что на моей кандидатуре настаивали сразу двое: генерал-адмирал Алексей Александрович Романов, на флагмане которого я начинал служить вахтенным офицером, и граф Александр Михайлович Рукавишников, изобретатель, кажется, всего на свете — от эскадренных торпедоносцев до пишущих машинок. Как раз Рукавишников, полгода назад, после приказа о моем переводе в новую секретную часть, буквально за руку привел меня к инженеру Горегляду и велел не отходить от Афанасия Петровича ни на шаг, пока не постигну все азы науки аэродинамики и смежных с ней дисциплин.
Идем к машине, начинаем осмотр. Втулка винта, носовая колесная тележка, плоскость, боковая стойка шасси, элероны, фюзеляж, оперение, переход на другую сторону, опять плоскость, вторая боковая стойка. Все рулевые поверхности я самым тщательным образом проверяю на плавность движения. Потом лезу под капот — двигатель совершенно чистый и сухой — ни одного потека масла или топлива. Трубопроводы визуально целые, проводка в порядке. Последним делом заглядываю в кабину, смотрю на приборную доску: температура и давление масла в двигателе — норма, компас и авиагоризонт — норма, часики — тикают… Вроде всё в порядке.
— Борис Иванович, давай журнал!
Расписываюсь: «самолет принял». Не потому что не доверяю — так положено. Небо, знаете ли, небрежности и упущений не прощает. Три разбитых вдребезги планера в учебном полку и загипсованый от пяток до бровей мой приятель Сима Тер-Петросян тому яркое подтверждение.
— Ну, удачи, мичман! — беседовавшие в отдалении граф Рукавишников и инженер Горегляд подходят и жмут руку. — Удачи, дорогой ты наш Иосиф Виссарионович!
Граф почему-то всегда произносит мои имя и отчество с какой-то особенной интонацией в голосе. Я даже раньше думал, что он насмехается, но ведь объекту насмешек не доверят испытание новейшей секретной техники, правда?
Сегодня «отцы русской авиации», как их как-то раз назвал при мне генерал-адмирал (и вот он тогда точно над ними насмехался!) приехали посмотреть на первый полет нашей машины. За их спинами приличных размеров толпа народу — почти все рабочие, техники и инженеры экспериментального цеха, плюс свободные от караула солдаты и офицеры охраны. Все взволнованы и возбуждены. Сегодня весь наш многомесячный труд должен увенчаться триумфом — или оглушительным провалом. Да, уже неделю я гонял аппарат по полю, делал пробежки, подлеты, привыкал к виду земли из кабины. Но и только. А сегодня — первый полет!
Чуть в стороне стрекочет камерой барон Сергей Михайлович Рукавишников, родной брат Александра Михайловича, создатель всемирно известных синематографических картин «Император в октябре» и «Адмирал». После просмотра второй картины я, помнится, и принял решение записаться во флот. И не прогадал!
Сейчас, если всё получится как надо, то Сергей Рукавишников снимет подлинно исторические кадры — полет первого в мире настоящего самолета. Р-1, то есть «разведчик первый». Моноплан с высоко расположенным крылом, с
