– Поэтому ты сейчас вернешься, – очень ласково и настойчиво – так родитель говорит маленькому шалуну – проговорил Павел Геннадиевич. – Вернешься и активируешь Звено.
– Что? – выдохнул Антон, пошатнувшись и едва не свалившись с рельса.
– Я чувствую, ему не хватает мощности. Оно очень слабо и не сможет сработать, когда Нибиру приблизится на нужную дистанцию.
– Нибиру? – прошептал ученый, вспоминая.
Короткое название сказало об очень многом. Оно не встречалось на первых страницах дневника, но вкупе с записями Игоря Аркудова создало четкую картину. Шумерский миф о планете-разрушителе, загадочном страннике, скользящем сквозь время и космическое пространство. Имена древних богов, самая первая космогония и первый источник письменности. Война между богами вселенского масштаба, столкновения планет, ужасные катаклизмы…
Сердце забилось быстрее. Калейдоскоп провернулся в последний раз и остановился.
– Вы сказали «Нибиру»? – переспросил Антон, выдвигаясь из стены. Он напрочь забыл о страшном приказе полковника.
– Именно так и сказал, – кивнул Павел Геннадиевич. – А ты куда намылился?
Он схватил ученого за плечи и с силой втолкнул его обратно.
– Подождите!..
– Лезь обратно, сучок! И сделай так, чтобы оно наполнило свои баки. Или что там у него вместо баков…
– Подождите, Павел Геннадиевич. Умоляю вас, выслушайте! – взмолился Антон, делая еще одну попытку выйти из убежища.
Полковник не пускал. Но смилостивился и, упершись ладонями в стену на уровне, где была грудь ученого, кивнул:
– Слушаю.
– Павел Геннадиевич, вы наверняка не знаете, что для работы Звено использует жизни людей.
– Почему это? – удивился полковник. – Я отлично проинформирован. Еще и тебе много чего расскажу, когда засядем с дневником твоего папаши.
– Итак, вы в курсе, – разочарованно вздохнул Антон. – Мне следовало ожидать. Но я все равно отказываюсь подчиниться.
– Придется, Антон. Никуда ты не денешься.
– Вы никогда не заставите меня умышленно убить человека… тысячи человек.
– Да хоть целый этот говенный материк! – взревел Павел Геннадиевич, превращаясь в того Павла из детского воспоминания. – Хоть два материка! Думаешь, мне приятно осознавать, что на моих руках останется кровь невинных жертв?! – Уже более спокойно добавил: – Идет война, малыш. Такая страшная, что ты себе и представить не можешь. Скоро все погибнут. Все! И не только в одной деревне и даже не на одном материке – везде! Понимаешь? На целой планете не останется ни одного живого человека!
К тому времени прочитав отцовский дневник более чем на треть, Антон уже знал, что полковник – как ни больно было признаваться в этом – совершенно прав. Лучше пожертвовать малым, да и к тому же не своим, чтобы иметь потенциальную возможность спасти свою шкуру (о человечестве в целом ученый не думал), чем дождаться тотального уничтожения людей на планете.
Но совесть, по-другому Антон не мог обозначить это чувство, не позволяла вернуться к столику-алтарю. Необходимо было что-нибудь сказать. Что-то глупо-благородное. Что-то возвышенно-наивное. Чтобы не терзали сомнения. Чтобы когда-нибудь можно было развести руками и сказать: «Я не имел другого выбора»…
– Я все равно не стану этого делать, полковник, – почти неслышно выговорил Антон, вновь упираясь грудью в ладони силовика. – Вы не заставите меня.
Павел Геннадиевич отошел так резко, что Аркудов едва не вывалился из стены на пол. Видя решительность в глазах полковника, он остановился, не осмеливаясь выйти.
– Ты ведь не дурак, – сказал ему полковник, глядя из-под сдвинутых бровей. – Давай без дурацких сцен, а? Без этой дебильной твоей мишуры.
Антон насупился.
– Зачем нам все эти голливудские сцены о спасителях человечества и героях, насмерть стоящих за идеалы? – продолжил Павел Геннадиевич. – Ты хочешь потерять немного моего времени? Хорошо. Сейчас мы с тобой выйдем из пещеры на открытый воздух, доберемся до места, где есть покрытие мобильной связи, я наберу один номерок и дам тебе поболтать со своей дочуркой. Позже, если ты продолжишь упираться, на тот же телефон поступит фотография, на которой твоей девочке отрезают пальчик. И так далее – до победного конца. Так будет повторяться до тех пор, пока ты не активируешь Звено и не укажешь месторасположение вражеских Звеньев.
– Ну ты и гондон, полковник, – сплюнул Антон.
Он понял, что проиграл. Даже отцовский обрез – невероятно тяжелая двустволка, осмотрительно перекочевавшая из-под дивана за пояс под рубашку сзади, не могла выручить Аркудова. Слишком большая вероятность, что дочку убьют, даже если он сейчас прострелит полковнику башку.
Антон шагнул обратно. Если забыть о том, что сейчас произойдет, то не все так страшно. Ну, не было другого выбора, господа. Меня заставили…
Звену разрешается активировать режим «забор т-энергии»?
Тяжелое черное облако, видимое только избранным, разрасталось над Карпатами. Невидимые щупальца стремились в разные стороны – к деревням и городкам на склонах. Чтобы прикоснуться, схватить упругими когтями за грудь, сдавить, раздирая сердце, впиваясь тысячами иголок в человеческий мозг, прокатиться под кожей обжигающей болью. Долгий протяжный стон, оскаленные смертью лица… Горячая волна хищной т-энергии захлестнула Антона с головой.
Он закричал, не слыша себя. Свалился на металлический пол, хрипя и захлебываясь слюной. Горя от стыда, понимая, что получает невиданное доселе удовольствие. Смерть катилась бурлящими волнами, превращая успешного ученого, отца, мужчину, доброго, хотя и немного эксцентричного человека во что-то, чему прежний Антон даже не подал бы руки.
Энергия хлестала через край, насыщая Звено.
За прозрачной стеной корчился в восторге полковник. Закатившиеся глаза смотрели вверх – туда, где за толщей камня и воздуха в пространстве Солнечной системы двигалась темная масса.
Полковник прошептал, скрипя зубами в экстазе, и Антон его услышал:
– Ну идите к нам, гниды! В этот раз мы не проиграем. Мы разорвем вас в клочья и выпьем вашу кровь…
23-й истребительский авиаполк военно-воздушных сил Российской Федерации г. Комсомольск-на-Амуре
20 декабря 2012
В привычном завывании сирен теперь ощущались незнакомые нотки. Предчувствие беды? Опасность? Или все, как обычно – очередная «пустышка», ложная тревога, из-за дрянного настроения превратившаяся в беспокойный комок в груди.
Кажется, сколько раз за свою жизнь срывался с постели и бежал, сосредоточенный, чтобы не споткнуться, по бетонному полу. Сколько было этих боевых дежурств – с таким же ревом сирены, суматошным гамом и топотом множества армейских ботинок. Должно бы приесться. Шум тревоги стал чем-то вроде успокаивающего фона. Орет – значит надо, значит пора исполнять свой долг. Недаром, значит, получил вчера офицерский полетный паек, нынче придется его отработать.
