— А почему тогда он назвал меня «недоделком?»
Доктор подумал.
«Знаешь, девонька моя, я тебе первой об этом рассказываю. Даже на допросах именно об этом факте — не упоминал. Юрка? Вряд ли. Да его и не допрашивали — потеряли поначалу. Не знаю, девонька моя. Честно. Или Виктор это болтанул по другому поводу, или был все-таки в тех брошенных корпусах кто-то еще, кроме нас с Юркой. Недоделок, говоришь? Да если так — то вы все, ребятки мои, — недоделки. Чего ж вас потом Горищуку инициировать пришлось? Вы ж все лежали там недвижные, безгласные, красивые — исключительно красивые, можешь не сомневаться. Как древнегреческие статуи. Ну и принялись мы вас в кучу собирать. Урожай вы наш недозрелый».
Доктор достал из кармана новый кусочек бинта, еще промокнул подбородок.
«Да. Привез я первую партию в госпиталь, а там командовал подполковник Китаенко. Эх, человек был! Он сразу понял, что тут дело пахнет керосином, и дал распоряжение складировать вас в лесной санаторий „Голубое озеро“. Профсоюзный санаторий. Я так и не понял — он только что после ремонта был, что ли? Приезжаю — санаторий пустой, оборудования особого нет — так, кровати, столы, стулья — где что. Но тихо. От стрельбы, от города далековато. Стали мы стаскивать вас туда. Не всех, правда, довезли. В одну машину по дороге попал снаряд — Юрку тогда зацепило. И ваших двоих убило наповал. Юрку я отправил в госпиталь. Так наши с ним пути на некоторое время и разошлись. На его счастье. Эх, ему бы и вчера куда-нибудь в стационар лечь, да кто ж знал… Ну, а я оставшихся перевез, явился к Китаенко — а его уже нет. Светлой памяти человек был. С улицы автоматная очередь по окнам — и нет человека. Зато есть три особиста. По мою душу».
— Кто-кто есть? — не поняла Магнолия.
«Особисты. Люди такие, девочка. Тоже ведь люди. Лихие, знаешь ли, ребята! И война им нипочем, и то, что вокруг умирают. Захватили там, на какой-то конспиративной квартире мятежной, старую бабку в момент, когда она архивы жгла. Так архивы сгорели, а они ее вместо архива решили использовать. Прижали к стенке — выкладывай все, а то пристрелим. Ну, бабка с перепугу и давай сыпать фамилиями. Да то ли специально, то ли от излишнего волнения, но фамилии многие так переврала, что не только я пострадал. Со мною в камере такие люди оказались — о-о! Ну, а пока я по камерам да по допросам сшивался — про вас, дорогие мои, все и забыли. Людей, что я привлек, разогнали по огневым точкам, кто-то полег, другие сочли, что начальству виднее. В общем, лежать бы вам в том „Голубом озере“ незнамо сколько, если б не Юрка. Вы ему так в душу запали, что лишь только он в себя немного пришел, начал всех расспрашивать: а где, мол, такие — голышом в ваннах лежали? В палате решили, что бредит мальчонка. Недолечился. Ну, а он смотрит — никто кругом ничего не знает. Вспомнил, что дело-то вроде секретное — примолк. А как оклемался более-менее — своим ходом в „Голубое озеро“ подался. Подходит — вроде тихо, совсем нежилое место. Заглянул — а там все палаты полны античных статуй. Он не может понять, что случилось. Решил — я убит. Кинулся по начальству. Достучался в какую-то высокую дверь. Оперативники — бойкие ребята — по его наводке переворотили каждый клочок бумаги в той самой покинутой лаборатории, всплыла фамилия Горищук. Вывели его из подвалов, где все мятежники ожидали своей участи. Он отпираться не стал. Вас инициировал, а сам улизнул на тот свет».
— Доктор! — возмущенно вскинулась Магнолия. Ну зачем, зачем он так про этого человека?!
— Ну прости, прости, — махнул ладошкой Доктор, — больше не буду.
«Да. Вот тут и на мою грешную персону внимание обратили. Я-то им все время о вас толковал, но эти мои слова отбрасывались, как не относящиеся к делу. Следователей ведь интересовало, как я этот путч организовывал. И не я ли, случайно, организовывал и все предыдущие… А вовсе не то, как я кого-то куда-то перевозил в разгар путча. Короче, меня тоже извлекли. Быстренько разобрались в путанице с фамилиями — и оставили при ваших сиятельствах. Сиятельства ваши, правда, к тому времени вид имели довольно неказистый. Какие-то исхудавшие, облезлые — в ваннах вы краше были. Вполне совершеннолетними выглядели — этакими красавцами и красавицами в самом соку. А тут вдруг — гляжу: как дети. Как подростки — голенастые, нескладные. Больничная обстановка, что ли, повлияла так на вас? А может, это как у всех нормальных младенцев — после появления на свет они довольно ощутимо в весе теряют… Для вас ведь инициация — это было что-то вроде родов. Вас вояки, кстати, и решили приучать с рождения к себе.
Зверушки вы мои. Программу для вас разработали. А то! Под ваше расселение целые дачные поселки освобождались. А вас там — где по двое, где по трое… Воспитателей, правда, мне доверили подобрать. А остальное — все в руках вояк, все делалось только через солдатиков…»
Магнолия невольно оглянулась в сторону стеллажа. Все-таки они бедные, эти солдаты… Представить только — лежишь без дыхания, в клинической смерти — и то мороз по коже продирает. Как же Виктор бросил их в таком состоянии?..
— Я, Доктор, вот что хочу понять… — начала Магнолия и осеклась.
Доктор лежал перед ней, спиной привалившись к куче книг, голова его была запрокинута, как у спящего, рот приоткрыт — но глаза распахнуты.
— Доктор, миленький, не надо… — ужасаясь, попросила она.
Доктор не слышал. Она попробовала потрясти его за плечо. Раздался треск, разряд стукнул руку — и Доктор очнулся.
Очумело потер глаза, выпрямился, спросил:
— Что случилось, девочка моя, что произошло?
— Я, кажется, тебя… заступорила, — промямлила Магнолия. Доктор хмыкнул.
— И зачем, девонька? Кстати, надолго ли? Чего мне теперь от себя ждать? Скорой деменции, ретроградной амнезии — чего, радость моя? — Доктор проговаривал свои мысли вслух, и Магнолии приходилось дважды выслушивать каждое его слово.
— Я не знаю… — сказала она, совсем запуганная незнакомыми медицинскими терминами, — я не хотела… Я только подумала: как трудно бездыханным лежать и… ой!!
Доктор медленно, как тряпичная кукла, повалился навзничь.
После секундной беспомощности она сообразила подхватить его под плечи. И хотя не удержала — стукнувший по рукам разряд заставил разжать пальцы — но Доктор ожил… Вскочил, неловко опираясь ладонями о расползающиеся книги, с некоторой натугой раздышался, яростно потер переносицу щепотью и удивленно спросил:
— Ты что же это творишь, девонька-подруженька?
— Не знаю я… — чуть не плача, воскликнула Магнолия. — Я только…
— Сто-оп! — рявкнул Доктор. И добавил чуть тише: — Вот объяснять — не надо. А то ты только начинаешь свои объяснения — так мне сразу конец приходит. Лучше вот что скажи, чтобы вывести из этого состояния — ну, расступорить, — ты прикасаешься рукой?
