Странно, но после всех событий, после того как меня привезли в больницу, переправив из морозного и ветреного… ну как его там… Илона почти не появлялась возле меня. Она выслушала мои высказывания по поводу срочной доставки карточного долга, когда я отошел от трехдневной спячки, в которой меня держали врачи, и смог адекватно разговаривать, и исчезла. С тех пор я ее больше не видел. Возможно, допускал я, ей было неудобно за ту роль, что она сыграла, нанимая меня для доставки денег на этот… блин, всегда забываю это название…
И хоть Санек убеждал меня, что Илоне неприятен факт того, что ее курьер вломился на антигравитационном мотоцикле прямо в главный зал таверны, и от этого выводя ее долгое непоявление в больнице, но я не мог с этим согласиться, предпочитая думать о девушке только хорошее. Тем более что Данилыч поведал мне о том, что Илона просидела все три дня моего беспамятства в больничке возле моей кровати, хоть ее и гнали врачи домой. Этот факт наводил меня на некоторые размышления, но я не спешил делать скоропалительных выводов. Скорее всего, Санек просто ревновал меня к ней, завидуя нашему совместному времяпровождению, хоть и проводили мы время отнюдь не в развлечениях, учитывая уколы, которыми она пичкала меня у себя дома. Но на Санька я не обижался: что с балабола взять! Тем более что Илону ревновало действительно немало молодых остолопов, устраивавших даже дуэли из-за ее взгляда. Не знаю, если бы я в этом городке вырос, то, возможно, был таким же, как они… Но я прошел совсем другой жизненный путь и отвечал не за одного себя, и жил, соответственно, не для одного себя тоже.
Я посмотрел на лежащую рядом Библию, принесенную мне Данилычем в больничную палату, взял в руки, раскрыл.
— Знаешь, — сказал мне тогда Данилыч, — на Дороге, как и на войне, люди редко остаются атеистами. Как, впрочем, — добавил он, ухмыльнувшись, — и в падающем самолете тоже. И если она принесет тебе нужный тебе покой — а я знаю, что в последнее время нервы тебе порядочно потрепало, — то я буду рад, что принес именно Библию, а не бутылку коньяка.
Я улыбнулся, вспомнив, как накинулась на Данилыча единственная в этой больничке медсестра, предупреждая, что если она только увидит какой-то намек на спиртное, то Данилыч может вообще забыть в больницу дорогу… улыбаясь, покачал головой и раскрыл Библию на книге Бытия, побродил взглядом по страницам… Глаза остановились на строчках:
«Человек тот смотрел на нее с изумлением в молчании, желая уразуметь, благословил ли Господь путь его или нет».
Я отложил Книгу в сторону, поднял глаза на прозрачное шевеление листвы над головой, лучики солнца, задорно прорвавшись между зеленью листьев, забегали по лицу игривыми солнечными котятами, ослепляя меня, заставляя прикрыть веки…
Да, я бы тоже не против был узнать, благословил ли Господь мой путь или нет. Впрочем — а кто бы не хотел?
Я уже было задремал, прислонившись к больничной стене и позволяя солнечным котятам беспрепятственно играть в чехарду на моем лице, как скрип дворовой калитки заставил меня открыть глаза.
«Опять кто-то мне еды принес, — немного раздраженно подумал я, поворачивая голову к источнику звука, — Или мяса для гиверы… ну надо же!»
По дорожке от калитки с каким-то объемным чемоданом в руке шел Ангел Зоровиц. В потертых джинсах, простой неброской куртке вместо того изящного костюма, в котором я его видел в первый и последний раз, на голове — темно-синяя бейсболка… Вид — словно маскируется от кого-то. И чего ему от меня нужно?
Из кустов высунулась Манина голова: гивера контролировала ситуацию. И мне, если честно, так было спокойнее.
— Ты не против моего визита, Проповедник? — спросил Ангел, останавливаясь передо мной.
Какой-то у него измученный вид, словно вагоны разгружал прошедшие сутки: изящные усики слились с неряшливой порослью щетины, что победоносно захватила осунувшиеся щеки, глаза уставшие…
— Нет, присаживайся, — я показал рукой на лавочку. — Только я не проповедник.
— Хорошо, ты — не проповедник, — Ангел улыбнулся, ткнул пальцем в Книгу у меня на коленях. — А это — не Библия. И вообще, сегодня первый день зимы! И не ты что-то там хрипел о Божьей каре, когда свалился с «метлы» при всем честном народе.
Зоровиц поставил чемодан, сел. Некоторое время мы молчали. Он, наверное, собирался с мыслями, а мне просто не хотелось говорить…
— Как вообще самочувствие? — нарушил он молчание. — Нога зажила?
Хорошая осведомленность, хотя сейчас, наверное, все в городке знали о полученных мною ранах и болячках: поговорить-то больше не о чем…
— Зажила, чешется только под повязкой — ужас!
Зоровиц усмехнулся уголками губ.
— Не буду предлагать какую-то помощь в лечении, знаю: все необходимое у тебя есть, а если нет — достанут. Тем более что и Стах скоро здесь будет.
Я не стал спрашивать, откуда такая осведомленность, хотя никакой радиосвязи между мирами не было и в помине — только курьерская, а Вержбицкий был по делам именно в другом мире.
Мы снова немного помолчали. Зоровиц потянул было пачку сигарет из кармана, но взглянул на меня и сунул ее обратно. Правильно, нечего тут поганить воздух.
— Алексей, — сказал он, рассматривая меня в упор, — я ведь знаю, что твоя версия происшедших событий не соответствует истине.
— А чем она тебя не устраивает? Вроде все понятно: мужик проигрался, нужно срочно расплатиться с долгами, связался с людьми, которым в свое время сделал услугу, — те послали глупого молодого курьера с деньгами… А, еще были злые дяди, которые не хотели, чтобы мужик отыгрался, они перехватили и подстрелили пожилого гонца, подумав, что это он хочет привезти мужику деньги, — я вдруг разозлился. — Ну да, просто все это — насущная горькая правда бытия!
Зоровиц поморщился.
— Не надо так, Алексей, не жги себя — это глупо. Ты же не маленький мальчик и не простак-водила с обрезанным кругозором. Могу тебя заверить, что деньги пошли на благое дело, а мое слово крепко-тебе это, наверное, известно…
Я покачал головой. Все что мне было о нем известно, так это то, что он — успешный контрабандист.
— А зачем это тебе, Ангел? — спросил я отвернувшись, но все равно чувствуя его пытливый взгляд.
— Не бойся, не для азартных игр.
— А я и не боюсь, — отозвался я, наблюдая, как Маня тащит к нам здоровенную крысу, больше похожую на огромного тушканчика, только без длинного хвоста. — Хвастаться добычей идет. В прошлый раз на кровать затащила — медсестра чуть в обморок не грохнулась, когда постель пришла менять. — Я тихонько, чтобы не сильно тревожить свою особо любимую в последнее время ногу, потянулся.
