Дела, однако, двигались вперед. Чиновники Гешехта стали заметно любезнее после визита землян к владыке Кшу и согласились с предложенным планом демаркации. В нем были спорные моменты, которые мог бы разрешить любой из Судей Справедливости, но эта идея еще не нашла твердой поддержки в Гешехте. Впрочем, и тут наметился сдвиг: договорились, что Судья войдет в комиссию по уточнению границ, когда она будет создана. Не в ближайшие годы, а лет через двадцать-тридцать, когда поблекнет окончательно память о пяти годах войны, ибо демаркация – проблема сложная, и решать ее нужно в спокойствии, не вспоминая о прежних обидах. Хурцилава и Шошин с этим согласились и перешли к вопросу о представительстве на Луне.
Харгрейвс тоже преуспел. Экспансию хапторов в космос подогревало тщеславие многих тэд’шо, мечтавших возвыситься и основать династию. Способ был один: колонизация девственного мира с переселением нескольких тысяч работников-простолюдинов. Однако такие планеты нуждались в нормальной атмосфере, очистке воды, тектонической и тепловой регуляции – то есть в комплексе мер, которые земляне называли терраформированием. Агрегаты для этого поставлялись сервами лоона эо, но в недостаточном количестве; данный рынок сулил изрядные перспективы.
Эрик не мог похвастать такими достижениями. Он собрал большую коллекцию записей, где были снимки картин, памятников, зданий, головных уборов и одежд, были бравурные марши, топтания и прыжки, изображавшие пляску, побасенки, ходившие среди пасеша, и несколько выражений, в которых упоминались Владыки Пустоты. Этот материал, конечно, являлся полезным в этнографическом плане, но его художественная ценность вызывала сомнения. Все же главной удачей Эрика стал Ххешуш – возможно, единственный художник на планете.
В его убогом жилище Эрик побывал не раз, прихватывая с собой еду и питье, стараясь, чтобы еды было побольше, а горячительного – поменьше. Впрочем, со дня их знакомства Ххешуш уже не буянил и горе спиртным не заливал – теперь у него имелся зритель, критик и учитель. Обитал он на окраине столицы, в довольно большом полуразрушенном здании, где прежде жили пасеша самого низкого ранга, деклассированный сброд; Ххешуш их выгнал, а стены комнат разрисовал, сделав из руин музей. Экспонаты, правда, оказались недолговечными – в сезон дождей крыша текла, и ливень смывал картины. Эрик привез ему альбом и прочный пластик, заменявший холст, привез карандаши и краски, кисти и мольберт, научил грунтовать полотна, писать акварелью и маслом и даже обращаться со световым пером. В его голове роились грандиозные планы – выставка работ Ххешуша?.. картинная галерея в столице?.. возможно, заказ – к примеру, портреты владык или богатых тэд’шо?.. Привлечь внимание к художеству, а там – кто знает! – вдруг найдутся другие Ххешуши, найдутся ваятели, и музыканты, и поэты... Временами Эрику казалось, что это самое главное, именно это, а не торговля и демаркация границ. Мир хапторов был так груб, так примитивен и жесток... Но, как говорили латиняне, artes molliunt mores – искусства смягчают нравы!
– Какие новости у атташе по культуре? – промолвил Хурцилава.
– Один живописец у нас уже есть, – откликнулся Эрик. – Еще бы двух-трех найти, и мы откроем Академию художеств. Я буду преподавателем в классе пейзажа и, по совместительству, ректором, Марсель пусть учит анатомии, а Иван Петрович – изображению батальных сцен.
– Из меня художник, как из хромого прыгун с шестом, – сообщил Абалаков.
– Зато у тебя большой жизненный опыт и боевое прошлое.
– Не отрицаю, юноша, но все-таки я по другой части. – Инженер прикоснулся к браслету и показал на дверь. – Вот, смотрите!
Послышалось негромкое гудение, и в комнату вплыл робот. Его бронированный колпак сиял, как зеркало, длинные щупальца были сложены под корпусом, из колпака торчали антенны и штырь с прожекторами. УБР облетел вокруг зала, поднялся, завис у потолка и опустился к столу, словно желая, чтобы его рассмотрели поближе. Петрович снова ткнул в клавишу комм-браслета. Антенны и прожектора мгновенно втянулись в корпус, зато слева и справа возникли стволы метателей; потом что-то лязгнуло, открылась щель, и в ней блеснул алый зрачок лазера.
– Ну Петрович, ну молодец! – Шошин в восторге хлопнул по колену. – Починил-таки! Ветеран наш как живой!
– Был бы топор, а суп мы сварим, – скромно заметил Абалаков.
– Впечатляет, – произнес глава миссии, а Марсель, понизив голос, спросил:
– Это игрушка или средство боевого применения? Оружие у него настоящее? Что он умеет, Иван Петрович?
– Много чего, но об этом хапторам докладывать не стоит. – Приподнявшись в кресле, Абалаков нежно погладил броню, пощекотал алый зрак лазера. – Это вам не наши паучки-штафирки! Это боец, защитник! В принципе программа у него не изменилась, и хапторов он не любит... Но одну поправку я внес: сначала хватать и держать, а уж потом бить на поражение.
– Надо бы место ему определить, – предложил Харгрейвс. – Не ровен час, заметят!
– Без спецсредств это нелегко. – Инженер опять коснулся браслета, и УБР словно растаял в воздухе. Неясная тень проплыла к двери и исчезла, тихое гудение смолкло. – Он в режиме поиска, – объяснил Абалаков.
– И что это значит?
– Боевой робот перемещается в охраняемой зоне с целью выявления угрозы и адекватной ей реакции, вплоть до полного уничтожения, – отчеканил Петрович.
– Устав караульной службы Флота, раздел четвертый, параграф шестой, – добавил коммандер и сложил на груди могучие руки. – Под такой защитой жить как-то спокойнее... Верно, камерады?
– У нас еще Цезарь есть, – отозвался Марсель. – Он, конечно, без лазера и метателей, зато клыки...
Хурцилава деликатно кашлянул:
– Прошу, друзья, не отвлекаться, у нас еще отчет Тревельяна. Эрик, вы тратите много времени на контакты с этим Ххешушем... Надеюсь, с пользой? Он того стоит? Его рисунки в самом деле хороши?
– Превосходны, – сказал Эрик. – Но лучше один раз увидеть, чем семь услышать.
Он вытащил комп-планшет, пролистал несколько рисунков и, выбрав нужный, провел над крохотным экранчиком ладонью. Изображение повисло в воздухе, закрыв стену от пола до потолка. Не живописное полотно, а скорее набросок, выполненный в черно-белых тонах и очень похожий на гравюру. Тесное помещение – возможно, отсек на корабле... В дальнем конце – три воина в скафандрах, при оружии и с фонарями. Отсек завален трупами. В лучах света видны тела и лица мертвых хапторов, конечности, сведенные предсмертной мукой, раскрытые пасти, стиснутые кулаки, грудь, застывшая в последнем вздохе, выпученные глаза... Кто лежит на спине или ничком, кто скорчился в позе эмбриона, кто собирался оттолкнуть соседа, да так и умер, вытянув руку в последнем усилии... Стиль рисунка был странным, нечеловеческим – изломанные линии, бесформенные пятна, едва намеченные фигуры тех, что лежат в темноте, не попадая под свет фонарей. От картины веяло безысходностью, ужасом смерти и какой-то первобытной мощью.
