Сейчас жертвой было человечество, и спасательная служба не спешила на помощь.
— Да, плохи наши дела, — сказал Дом.
Не утаивайте от меня ничего, господин Председатель. Даже свои мысли. Я не могу выполнять свою работу, пока вы не будете со мной откровенны. Нас осталось слишком мало, хватит играть в эти дурацкие игры с секретностью.
Виктор Хоффман, в частном разговоре с Ричардом Прескоттом, Порт-Феррелл
Квартира Хоффманов, Хасинто, четырнадцать лет назад, приблизительно за неделю до применения «Молота»
— Виктор, ты не спишь?
Он плохо спал с того дня, как Прескотт принял решение устроить конец света. Хоффман понимал, что, если он лежит с открытыми глазами, это воспринимается как приглашение к беседе, но обсуждать свои проблемы с женой ему хотелось в последнюю очередь.
Голова у него гудела от переутомления, во рту стоял металлический привкус.
— Который час?
— Пять утра, — ответила она. — Ты просил разбудить тебя.
— Я уже проснулся. Спасибо.
Маргарет была женщиной педантичной, и он уважал ее за это. Она была юристом. Ей не было равных в ведении перекрестного допроса и выявлении лжи.
— Ты не хочешь рассказать мне, что произошло? — спросила она.
Хоффман перебрался через нее и отправился в душ, размышляя о том, скоро ли в городе перестанет работать водопровод.
— Ну что я могу тебе сказать? Идет война, наши дела плохи, у нас скоро закончатся мешки для трупов. А больше ничего особенного.
— Не надо разговаривать со мной таким тоном. Мы женаты почти двадцать лет, и все это время шла война, с перерывом в шесть недель. Что-то изменилось.
Хоффман включил холодную воду.
— Поражение уже близко. Но ты сама это знаешь.
— Ты опять принимаешь боевой душ, Виктор.
— Что?
— Ты обливаешься холодной водой каждый раз, когда собираешься на передовую.
Маргарет знала его слишком хорошо. Хоффман в последнее время принимал душ реже и мылся холодной водой, чтобы подготовить себя к лишениям, которые придется переносить на поле боя. Но сейчас он и сам не сообразил, что делает. Подсознание говорило ему, что он скоро снова возьмет в руки автомат и займется настоящим делом.
«Черт!»
Он выключил воду и вытер конденсат со шторки душевой кабины, чтобы взглянуть на часы, висевшие на стене: три с половиной минуты. «Я знаю, сколько прошло времени, значит, я посмотрел на часы, прежде чем войти». Он знал, что у него есть странности, но такое?
— Все уже не просто плохо, верно? — спросила Маргарет.
По крайней мере, на этот счет ему не придется ей врать. Возможно, настало время подготовить ее к тому, что скоро должно произойти, и объяснить, почему это произойдет.
— Хуже уже некуда. Рано или поздно они победят.
Она стояла в халате, глядя на него, сложив руки, слегка наклонив голову набок, словно ожидала, что он сломается и признается во всем перед судом присяжных. Как, черт побери, сказать ей о том, что через пару недель большая часть Сэры превратится в выжженную пустыню? И как утаить это от нее?
В Хасинто она будет в безопасности. С ней все будет в порядке, поэтому он с легкостью принял решение ничего не говорить. В любом случае закон запрещает ему это. Он вынужден нести бремя, которое накладывает власть.
— Черт, — произнесла она, — что, нам уже пора приберегать для себя последний патрон?
— Если удача будет на нашей стороне, до этого не дойдет. — «Удача и Адам Феникс». — Но это кошмарные враги, и я не хотел бы попасть к ним в плен, дорогая.
— Ты же говорил, что они не берут пленных.
Хоффман провел бритвой по черепу.
— Возможно, это их единственное положительное качество.
— Сколько?
— Что?
— Сколько нам еще осталось, как ты думаешь?
Хоффман знал с точностью до нескольких дней, когда именно большая часть городов Сэры исчезнет с лица планеты. Военная тайна позволяла ему не говорить жене о том, что он ответствен за это.
Она возненавидит его, если узнает.
«Это решение принял Прескотт. Почему я беру ответственность на себя? А если бы я захотел остановить их — смог бы я сделать это?»
Он знал: они сделают это с ним или без него; не имеет значения даже то, что у него один из ключей. Но это было необходимо. Он тоже не видел иного выхода. Возможно, в конце концов, даже не важно, кто именно убьет тебя, важно только одно — как быстро это произойдет.
— Думаю, это вопрос нескольких недель, — произнес он.
Несколько секунд Маргарет молчала.
— Неужели мы ничего не можем пустить в ход против них? Куда девалось все наше химическое оружие? А спутниковые лазеры?
Она была умной женщиной. Она задавала логичные вопросы.
— Они засели в наших городах, — осторожно проговорил Хоффман. — Мы не можем нанести удар, не причинив при этом вреда людям.
Хоффман почти надеялся на то, что она сама догадается обо всем и избавит его от необходимости открывать правду; он хотел намекнуть ей на то, что применение оружия массового поражения приведет к девяноста процентам потерь, а может быть, он все-таки желал утаить эту правду, он и сам не знал.
— Я хочу спросить тебя кое о чем; возможно, это тебя оскорбит, — заговорила она.
«Приехали». Нет, вряд ли она догадалась обо всем. Даже острый как бритва ум Маргарет на это не способен.
— Спрашивай.
— Если дело дойдет до этого… Насчет последнего патрона — это была не шутка. Если это случится, если они победят, ты сделаешь это для меня? Застрелишь меня? Я видела репортаж из Бонбурга, и… я не хочу, чтобы со мной сотворили такое.
Одно дело — знать, что война жестока, а другое — видеть перед собой толпу врагов, желающих только одного — причинять страдания.
— Боже милосердный, жена, ты не должна думать о таких вещах.
— Виктор, я хочу знать.
— Ну хорошо. Да. Я обещаю. — «А смогу ли я это сделать? Как мне узнать, на самом ли деле настал конец? Может быть, позднее я пожалею об этом?» — Я не позволю, чтобы с тобой произошло нечто подобное.
Казалось, это ее успокоило. Он не думал, что наступление Саранчи так пугает ее. Он-то считал, что она последний человек на Сэре, который позволит себе поддаться страху, и что она встретит этих гадов у дверей с повесткой в суд. Вот почему он женился на ней — она никогда ничего не боялась.
— Спасибо. — Черт побери, сколько еще женщин на Сэре радуются тому, что их муж способен дать им забвение одним выстрелом? Их брак был не самым счастливым, но он уважал свою жену. — Ты никогда не старался смягчиться ради меня, Виктор. Знаешь, это с самого начала привлекало меня в тебе. Никаких уверток. Никакой жеманности. Никакой лжи.
