Поехали в московский крысятник, подобрали там самых смышленых зверьков и начали тренировать. Они, к примеру, несут кусочек пластида в определенное место, оставляют его там и возвращаются за наградой. Бегали так под крыльцо к этому предателю месяца три-четыре. В один прекрасный момент он выходит проветриться, и снова — бах! Ни крыльца, ни клиента.
— Слушайте, но ведь вы об убийствах людей говорите! И таким веселым тоном!
— Да у этих предателей все руки по локоть! В этом… как его? — защелкал пальцами Вяземский.
— В крови? — подсказал я.
— В говне! — «вспомнил» профессор, хлопнув себя по лбу.
— И все равно! Противоречиво! Убийство — и ваша радость!
— Сынок! — сказал Вяземский. — Весь мир состоит из противоречий! Никогда не задумывался, почему, когда ты разговариваешь с Богом, — это молитва. А когда Бог говорит с тобой — это уже шизофрения?
Я хотел сей парадокс записать. Пока шарил рукой, мне сунули в нее стакан. И мы снова выпили.
— Добро и зло… — с пьяной трезвостью изрек Вяземский. — Каждый хочет добра, Леша. И ради добра каждый готов к самым подлым поступкам. Вот в чем проблема… — Он смахнул со лба капельки пота.
Племянник Василий разлил по бокалам водку, добавил туда пива. И открыл окно, чтобы проветрить комнату. Сигаретный дым от потолка до пола слоями поплыл в разные стороны.
— А как вы связываетесь с центром? — перешел я от вопросов вечных к вопросам относительно сиюминутным. — В смысле, есть какие-то кодовые слова?
— И еще какие!
— На русском?
— Да хоть на китайском! — подмигнул Вяземский. — Ты же сам слышал.
— Ага…
— И ни черта не понял!
— Ну не знаю я китайского, не знаю.
— Да если бы и знал, то…
— То что?
— Ну, решил бы, что профессор разговаривает со своим учеником о новых находках в трудах Конфуция. А там все пересыпано кодовыми словами и фразами!
— Сложновато, однако.
— А кто сказал, что будет просто?!
Вяземский с пьяной трезвостью теребил салфетку и улыбался пустому пространству. Наверное, вспомнил что-нибудь приятное. До душевной щекотки.
— А ваша группа как называется, Григорий Алексеевич?
— Кодовое имя— «Раскол».
— Почему «Раскол»?
— А почему нет?
— Ну, наверное, что-то обозначает, аллегория какая-нибудь…
— Это у индейцев каждое имя что-нибудь означает. А у нас — ни фига! — сбравировал Василий.
— Пора спать, — откликнулся из своей задумчивой пустоты профессор. — Завтра тяжелый день. День открытых дверей.
М-да. Когда ликвидатор-профи объявляет «День открытых дверей»…
…Вчерашние водочно-пивные ершики царапали лапками мой мозг.
Где-то там, на улице, появился шарманщик в компании со скрипачом.
В принципе, я счастливый человек! В России журналисты сейчас корячатся, выискивают эксклюзив, придумывают, чем еще интересненьким занять читателя. Я же купаюсь в этом эксклюзиве, буквально елозю задницей по государственным тайнам. Конечно, остается еще моральная сторона: все-таки убийства совершаются. Но кто я такой против государства? Сам я могу морализировать сколько угодно. Но учить государство — увольте. Оно мигом вытрет о мою белоснежную мораль свои грязные ноги.
Скрипка за окном выдала плаксивый аккорд. Проникновенные ноты завибрировали на стеклах. Кому еще Париж играл на скрипочке с опохмела?
Никому.
Я доковылял до крошечного холодильника, который притворялся тумбочкой для телевизора, и распахнул дверцу.
На нижней полке лежали, как снаряды в обойме, изумрудные бутылки вина. Я откупорил одну из них, плеснул себе в стакан и выпил на радость водочно-пивным ершикам. В голове прояснилось.
Я снова прилег.
Какого черта меня все-таки занесло в эту разведку?! Занятно, конечно, поиграть в разведчиков. Но не насовсем же! Ненадолго — можно. Потом написать репортаж и разойтись по своим делам. Прийти домой, завалиться на диван и дергать из лаврового венка пахучие лепестки…
А тут я, получается, влип в спецоперацию, и просто так мне уже из нее не выбраться. Ох, не случайными были все вчерашние откровения. Совсем не случайными!
В номер ввалился профессор и плюхнулся ко мне на кровать. Я удивленно посмотрел на него и сразу понял, что передо мной настоящий, живой «классик». Профессор был пьян до дымчатых глаз. Ворот белой рубашки розовел следами женской помады, а из кармана свисала кружевная половинка лифчика. Значит, я ушел спать, а они с Васей еще всю ночь гуляли!
Григорий Алексеевич проследил за моим взглядом.
— Настоящий разведчик своим внешним обликом должен вызывать неподдельное сочувствие у окружающих! — Предмет женского интима полетел в телевизор.
— У вас еще рубашка измазана помадой, — подсказал я.
— А вот это может уже вызвать зависть, — вздохнул он.
— Где гуляли?
— Нашли одно уютное местечко…
Он подхватил бутылку вина с тумбочки, налил себе полный стакан и профессионально накатил, оттопырив мизинец. Невозможно не восхититься!
— В чем проблема? — строго спросил профессор, заметив мой взгляд.
— Какая проблема?
— Что, у нас нет проблем? Ты видел когда-нибудь человека, у которого совсем нет проблем?
— Нет, не видел.
— А у тебя никогда проблем не было?
— У меня — постоянно.
— А сейчас какая проблема?
Я пожал плечами. Смутная тревога заползала мне в душу. Он что, спятил?
— Вот она проблема! — Профессор вскинул указательный палец. — Проблема в том, что у тебя и у меня нет проблем. Вот наша главная проблема, сынок. Самая страшная проблема.
Куда он клонит?
— Посмотри, на месте ли документы и деньги, сынок.
Я вскочил и проверил карманы куртки:
— Все нормально.
— У любого человека всегда есть проблемы. Мы не исключение. И мы сейчас поедем! Решать проблему!
— Куда? — опешил я.
— Ты останешься. Ты ранен. Тебе надо отдохнуть… А вот мы с Василием кое-куда сгоняем.
— День открытых дверей?
— И это тоже…
Он отсчитал мне десять бумажек по тысяче франков. Неслыханная сумма!.. Приостановился в дверях:
— И никаких баб! От них одни неприятности!
Все. Ушел.
Я присел на кровать и лихорадочно соображал, куда девать неожиданные выходные. Похмелья и слабости — как не бывало! Вот что делают с людьми свободное время, хорошие деньги и заграница!
* * *
Я доехал на метро до площади Трокадеро. Это недалеко от Эйфелевой башни. На площади еще со времен тридцатых годов стоят друг против друга два выставочных павильона: советский и немецкий. Символы сталинизма и гитлеризма. Между ними прохаживалась четверка жандармов. Один с карабином. И трое без оружия.
