«Он» в словах Хмарова – это кто? Кому следует «совершить это»? Кто – прекраснодушен?
Хадижат молча и, как мне показалось, пренебрежительно смотрела на меня, словно как моя мама смотрела когда-то на моего отца, едва тот в очередной раз оказывался бессилен что-либо предпринять.
Потом, поправив причёску, она спросила:
– Проводишь до Чистых Прудов?
Может быть, ожидала – возьму её под руку, но пускай не думает, будто я за ней намереваюсь ухаживать.
В уличной витрине по телевизору выступал Краснов. Полагаю, он объявил о формировании нового правительства, смене стратегических приоритетов и какой-нибудь иной мелочи. Однако его слова больше не долетали до моих ушей, а доверительные, но строгие взгляды отныне были обращены не ко мне.
Где-то раздались выстрелы, которые давно в городе никто не слыхивал.
– Ты представь, Тро, мне сделали одно предложение. Тут ведь неимоверно скучно, а я хочу лёгкости, я хочу свободы и лёгкости, и мне нравится, что ты ничего не требуешь от меня и не предъявляешь на меня своих «прав». Ты очень похож на него, когда он был совсем юным, когда он был намного другим. Неужели ты тоже изменишься? Они предложили мне снимать реалити-шоу в Южной Африке. Новаторская идея: собрать сотни человек, а может, по тысяче – и устроить войну, боевые действия, партизанские рейды; конечно, если кого убьют, оно будет понарошку, а может, и нет – кому ли какая разница? Тут не придётся даже учреждать приз: найти способ вершить судьбами других – это очень круто. Неправда, что женщины моего рода забиты и угнетены! Если я подчиняюсь обычаю, то лишь только потому, что сама так хочу. Или не хочу.
Мы установились у здания Телекоммуникационного холдинга. Я рискнул задать давно интересовавший вопрос:
– А как ты попала на телевидение?
– Через постель, – ответила она, нимало не смутившись. Пожалуй, она так шутит? – Ладно, привет-пока, Тро. Нужно забрать бумаги с работы. И сразу в эллинг, на дирики. – Так называли дирижабли. – Хотя ещё позавчера думала заснять, как Тоннелепроходчики будут штурмовать Кремль, а сегодня подумала: какая же ерунда. Городская легенда.
Наверное, правильно, что она уезжает накануне решающего сражения. Женщины и дети должны быть подальше. И всё-таки казалось странным, что она, отважная Хадижат, сбегает из города.
Её губы коснулись моей щеки. Годы перелистывались подобно страницам записной книжки, но я до мельчайших подробностей помнил каждое чувственное ощущение, так или иначе связанное с Хадижат; и помнил терзания горечи оттого, что вещественная форма, в которую облёк её Бог, самое совершенное Его творение – позже или раньше развоплотится, развеется, не пустив и следа.
Я направился к метро «Чистые Пруды». В вестибюле никого не было, турникеты бездействовали. Эскалатор опускался в неожиданной тишине. На перроне опять ни единого человека.
Пожалуй, теперь достаточно времени отыскать интервальные часы, наконец понять, что всё-таки с ними не в порядке. Прошёл между пилонов и до конца вдоль платформы.
Оглянулся на дуновение воздуха. Горловина дальнего тоннеля стала изнутри светлеть.
А табло над рампой – сейчас и последними сутками – отсчитывало время назад. На моих глазах, вслед за минутными, стали равными нолю и значения секунд.
Состав из коричнево-жёлтых вагонов серии «А/Б» подъехал со стороны «Комсомольской». Одно мгновение сквозь его уплотняющиеся контуры были ясно различимы рельсы, название станции на стене.
Призрачный поезд, подумал я, должен выглядеть именно так, не будь он очередной легендой.
Двери поезда разомкнулись. Помедлив, стали выходить пассажиры.
ВЕРНЕЕ, они не вышли, а отделились, словно глыба, взломанная отбойным молотом шахтера. Такие глыбы, только чудовищного размера, перекрывают реки, образуют рукотворные моря, где в шуме гидроузла рождается электрическая энергия, от которой вспыхивают огни городов и строек и звёзды на трубах доменных печей, и набирают бешеный ход стальные машины.
Неплохо сказанул, да? Но так примерно и было.
Несколько секунд я видел белоснежный гидросамолёт, взлетающий в небесную голубизну, и плотину, из-под которой с грохотом низвергались, разбиваясь в бурлящую пену, невероятные массы укрощенной воды.
В интересах мира, в интересах народных масс, кажется, донеслось до меня. И еще что-то вроде: «ряд газет отмечает, что в случае внешней опасности вся страна встанет, как один человек». Этот «один человек» немедленно предстал на фоне коричнево-жёлтого вагона метро – крепкий римский гладиатор, либо легионер (не знаю), одетый в грубую рабочую робу, если, конечно, в античности умели так по-настоящему улыбаться. Молодой рабочий, какими их показывали старинные советские кинофильмы.
То есть не кинофильмы. Он был тут на самом деле.
В его мире ты, Фимочка, со своим тщедушным телом, пожалуй, мог бы стать жалким угнетаемым углекопом, безвольно бросать в грязную корзину куски породы, но никогда, никогда не быть горняком или шахтёром. Ты будущий театровед, Фимочка, и ты сам выбрал этот безопасный уголок в застоявшихся пыльных складках кулис. Йогурт и кофе с пониженным содержанием кофеина, шёлковая зубная нить и апельсиновый гель для волос изнежили тебя. Витаминки в виде фигурок зверушек, разноцветные сладкие сиропы, размятый в кашку банан, пижамка, платок после принятия ванной, чтобы не надуло в ушки – что там ещё было в запасе у мамы? Впрочем, мамы уже нет. Но твои мускулы, Фимочка, так и не налились стальной силой – хилые сочленения вместо жил, желейные хрящики вместо крепких суставов.
Сплавляться по ледяной реке, держать баранку самосвала, штурвал самолета, править вёслами, сплёвывать песок с крепких зубов, бить молотом, оттирать бензином машинное масло с жёстких ладоней, вращаться на турнике и спрыгивать с брусьев, смеяться и петь, любить цветущие яблоневые сады, защитить свою женщину и свою Родину – ты не можешь ничего, милый Фима. И самое печальное, ты смирился с этим и даже нашел оправдание: «Какая родина? Где она? Что именно я должен защищать? Приватизированную двухкомнатную квартиру? Шесть соток дачного участка? Место на парковке? Белинского и Герцена?»
Граждане зашумели.
– Товарищи, обратите внимание, на станции «Комсомольская» перрон был асфальтовый, а здесь на полу – камень! Чистый мрамор-гранит!
– Товарищ Каганович сказал – навека.
– В мировом масштабе.
– А лампы! Я ведь утром уже проезжал здесь, на «Кировской», я точно помню: были свечи накаливания. А теперь – какой-то светящийся газ в стеклянных трубках? Товарищ краском, как думаете, что такое? Или это на станции «Дворец Советов» свечи накаливания?
