Все это заняло какие-то мгновения. Князев перевел взгляд на Меченого: тот поднимался, опираясь на темный от крови кинжал.
Где же третий? Третий караульный даже не пытался сопротивляться: худой и длинный, чем-то похожий на убитого Лося, узколицый мужик средних лет стоял у стены, подняв вверх мосластые руки, далеко выступавшие из обтрепанных рукавов мундира. Глаза его молили о пощаде. Игорь удостоил его лишь мимолетным взглядом — этот уже не противник.
— Молоток, кувалдой будешь. — Меченый достал из кобуры вытертый до блеска пистолет и передернул затвор. — Считай, старшина, что лычки свои носишь заслуженно. Будешь действовать в том же стиле, к вечеру и пятерку в подчинение получишь. У нас убыль большая будет… Еще есть кто на посту?
Вопрос был обращен к перетрусившему часовому. Несколько секунд тот хлопал белесыми ресницами, а поняв вопрос, отрицательно мотнул головой.
Держа пистолет под необычным углом, Меченый неожиданно спустил курок. Мосластый даже не успел удивиться: пуля вошла в глаз, и он без звука сполз о стене, оставляя на ней красную дорожку.
— Зачем? — только и смог вымолвить Игорь, глядя на долговязого солдата, скорчившегося грязной половой тряпкой в луже крови.
— Пленных сегодня будет много, — спокойно пояснил Меченый, ловко выворачивая карманы убитых им черкизонцев. — А в тылу живых оставлять не след. Это он сейчас в штаны наложил, а там, кто его знает, что ему в голову взбредет? Одумается, да и пальнет тебе в спину. Так что, коли хочешь дослужиться до генерала, грязь за собой подчищай. Оно здоровее будет… Да ты не стесняйся, бери у него что приглянется. Это не преступление, пацан, а закон войны.
— Не могу — Игорю даже смотреть не хотелось на убитого им солдата.
— Ты это зря. — Меченный рывком перевернул труп и вытащил у него из нагрудного кармана несколько сложенных купюр. — Держи. Мертвым — земля, добро — живым. Ему это уже не понадобится.
Было противно касаться замаранных с одного краю в крови бумажек, но Игорь, помедлив, все-таки взял деньги: не век же ему, как разменная монета, переходить из рук в руки, наращивая долги. И уже самостоятельно расстегнул ремень убитого, снимая подсумки с патронами…
— Молодцом, Гладиатор! — похвалил командир. — Плюнь на брехню, будто на вещах убитых лежит проклятье. Я свои первые трофеи сорок с лишком лет назад взял, а поди ж ты, жив-живехонек.
— Ну, поигрались, и будет… — Меченый вышел наружу, кивнул оставшимся в живых подчиненным, уже завладевшим пулеметами блокпоста, и вынул из кармана свисток на длинной цепочке.
А несколько минут спустя после его, видимо условного — три коротких и два длинных, — свиста перед блокпостом уже было не протолкнуться. И поток вооруженных до зубов людей долго не иссякал…
* * *
Второй, более слабый, блокпост, находившийся перед самым входом в город, вырезали оставшиеся позади пятерки Меченого. Отряды наемников, не встретив никакого сопротивления, хлынули на улицы Черкизова подобно бурному потоку. И сразу же отовсюду понеслись одиночные выстрелы и автоматные очереди, истошные женские крики и предсмертные стоны. Начался обычный, десятки тысяч раз за историю человечества повторяющийся для любого захваченного города кошмар.
На глазах у Игоря двое наемников, уже успевших где-то хватить спиртного или наркоты, с хохотом протащили полуголую женщину, вопившую во все горло. Она тщетно пыталась прикрыть срам разорванным подолом ночной рубашки. Время налета было выбрано удачно, и большинство жителей, если только они не принадлежали к армии «ночных работников», мирно почивали в своих постелях. Еще один победитель волок мешок, набитый чем-то угловатым, зыркая но сторонам, будто голодный волк.
Но большая часть «солдат удачи» сумела сохранить подобие дисциплины и теперь ускоренным маршем продвигалась к «чистой» окраине Черкизона, где, насколько было известно Игорю, в не так давно отрытом и обустроенном «квартале» располагались президентский дворец и правительственные учреждения.
Тюрьма, в которой ему довелось побывать, кстати, входила в некий санитарный кордон — административно-жилой пояс, отделяющий «гнездо власти» от остального Города Греха. Вообще же этот привилегированный анклав как бы уравновешивал трущобы, включавшие в себя и «веселый квартал», и Ристалище, и множество прочих злачных мест. Однако праведников было слишком мало, чтобы это равновесие могло сохраняться и далее.
Игорь старался не отставать от Меченого.
— Сто раз говорил, тщательнее надо контингент подбирать, вдумчивее… — Меченый запыхался, по не сбавлял ритм — старый боевой конь был в своей привычной стихии. — Только кто нас, стариков, слушает? Эти вот, — указал он большим пальцем руки, затянутой в кожаную перчатку без пальцев, через плечо, — еще выстрела не сделали, а мародерствуют вовсю. Помяни мое слово, парень, когда все закончится, нам с тобой, если повезет в живых остаться, еще придется это дерьмо вычищать, да к стенке ставить. На страх остальным.
— А мы-то чем лучше? — Князев чувствовал, что окровавленные деньги обжигают ему кожу через ткань.
— Мы? — Старый наемник взглянул на него, как на несмышленого ребенка, сморозившего откровенную глупость. — Мы у врага берем. У того, кто, если бы тебя или меня грохнул, точно так же поступил бы. Баш на баш, так сказать. Мирных поселян только подонки грабят. А уж насильников я бы, Гладиатор, своими руками кастрировал. Тупым штыком, да под корень. Я таких… — он скрипнула зубами, — с Чечни ненавижу. Были у нас сучата такие… Насиловать, конечно, не насиловали — местные бабы — они такие, что лучше когтями горло себе раздерут, чем без согласия отдадутся, но уши резали.
— Как это? — не понял Игорь.
— Да вот так. — Меченый на ходу приложился к фляге, молча предложил молодому товарищу, но тот отказался — пахнуло такой сивухой, что нос, как говорится, набок завернуло. — Ухо оно что? Хрящ, да кожа. На солнышке подсушить — как лепесток цветочный становится. Вот эти гады и резали убитым уши. Будто скальпы индейцам. Мол, глянь, какой я крутой — сколько духов завалил!.. Да ты, наверное, и не знаешь, кто такие индейцы. Дитя подземелья.
— Знаю. — Игорь действительно читал полкниги про Зверобоя, а оставшуюся половину ему брат Антон пересказал своими словами. — Это такие дикари были. В Америке.
— Дикари… — Меченый вздохнул и еще раз отхлебнул из фляги. — Это вы дикари. Те, кто тут родился и света белого не видел.
— Я до Катастрофы родился.
— Да? Значит, я совсем стар стал, все вы для меня, сопляки, на одно лицо. Так вот, — спохватился он, — беда в том, что уши-то они, паразиты, не только у матерых душар резали. Когда ссохнется, — он тронул мочку уха, — и не отличишь мужское или женское… Или детское.
