Когда я проверил ее в очередной раз, аккумулятор уже разрядился. Я переключил прибор на термометр: ее температура опустилась на полградуса.
Я замер, страшась того, что придется сделать. Но Пигалица умирала.
— Эй, сколько будет трижды четыре, — потребовал от нее я.
Она смотрела в пустоту. Ее губы зашевелились — но не издали ни звука. Первый признак переохлаждения: человек не может ответить на простейшие вопросы.
— Все! Идем на командный пост! Повоевала и хватит.
Полумертвая от холода, она поняла смысл моих слов.
— Н-нет!
— Нам тут еще шесть часов куковать. Сама не пойдешь, Вайр в следующий раз тебя точно заберет.
Я схватил ее под руки и рывком поднял.
— Нет, про-очь, ска-атина.
Невнятная речь — еще один симптом. Она упиралась руками и ногами в стенки окопа.
— Я не скотина. Я тебе жизнь пытаюсь спасти.
Несмотря на слабость, она яростно отбивалась. Болью обожгло замерзшую лодыжку, куда Пигалица меня лягнула.
— Какую жизнь, Уондер? Вот все что у меня осталось. Как мне жить без цели, без близких — ты не думал?
Думал. Думал каждый день. Только до сегодняшнего дня мне казалось, я один об этом думаю.
Я перестал ее тянуть. «А если бы наши роли поменялись?» — мелькнуло у меня в голове. Что если бы я вот-вот мог потерять место в войсках. Должен же быть какой-то выход.
Я проверил свой датчик. Аккумулятор заряжен на сорок процентов. Организм шпарит на девяноста восьми и шести.
— Повернись.
— Че?
Я перехватил ее, как мешок с мукой, отсоединил у нее на спине дохлую батарею, потом, извернувшись, отцепил свою и поменял их местами.
— Ты чего делаешь?
— Ничего. Прижмись ко мне, — сказал я, думая, можно ли быть несчастнее.
Через три часа я понял, что можно.
Я трясся так, что боялся, выбью Пигалице зубы. Выл ветер, падал снег, но, несмотря на вьюгу, температура у девчонки слегка поднялась.
Над нами замаячил фонарик Вайра.
— Хайя, молодцы! Не хотите ли холодного пивка?
— Шли бы вы, господин Вайр.
— Слушаюсь, мэм. — Он скосился на нее. — А чего это вдруг мы такие бойкие?
Он нацепил на нее считыватель, глянул на приборы, встряхнул их, глянул еще раз, поднял брови на нее, потом на меня.
— Ну-ка, сколько будет трижды два?
Она встретила его взгляд.
— Шесть.
Вайр проверил меня.
— Ну и ну, Уондер, чем же ты тут занимался? Батареи высосаны досуха, температура тела падает. Будет трудно, но, думаю, до конца досидишь. И Пигалица тоже. Поздравляю обоих.
Он подождал, почесав лицо через шерстяную маску.
— Уондер, выйди-ка, пожалуйста, из окопа. Надо поговорить.
Я вылез. Он махнул мне рукой, отзывая в сторону.
Черт! Черт, черт и черт! Ну почему я всегда попадаюсь? Вот Мецгеру все сходит с рук.
Вайр повернулся ко мне. Порывы снега застилали наш окоп. Вайру приходилось кричать.
— Ты менялся батареями с Пигалицей?
Вспомнился судья Марч и его «Если правдой воли не добиться, ври напропалую».
— Никак нет, господин Вайр!
— Не смей ее выгораживать! Менялся или нет, отвечай!
— Никак нет, господин Вайр!
Он насупился, смахнул снег носком ботинка.
— Если она и в бою будет так тратить энергию, от нее толка никакого. Погибнет девчонка. Хуже того, поставит под удар своих товарищей и миссию в целом. Проба на холодовую выносливость — серьезное испытание.
— Фигня это, а не испытание. Когда прибудут вечные батареи…
— Если прибудут! Если прибудут, то пробу, может, и отменят, а Пигалицу восстановят в войсках.
— Вы прекрасно знаете: те, кого исключают, не возвращаются.
Он отвернулся.
— Не нам с тобой решать, кто остается, а кто нет. Я понимаю: вы с ней друзья, и я не говорю, что вы ни на что не годны и лучше бы мне оказаться на вашем месте.
Да, уж он бы точно хотел оказаться на нашем месте. Морские пехотинцы тренируются всю жизнь, надеясь попасть в операцию типа высадки на Ганимед. Они лучшие из лучших. Только вот Вайру и другим не повезло: у них были живые родственники, а политиканы тем временем утащили операцию у них из-под носа и отдали желторотым сиротам, вроде нас с Пигалицей. Судьба-злодейка.
— Так уж вышло, — ответил я. — Теперь Пигалица — член моей семьи. И она хочет остаться.
Он кивнул.
— Ага. Значит, ты уже дорос до понимания, что на войне мы сражаемся не за честь и славу, а за солдат рядом с нами. Очень похвально. Однако здесь не место благородству и красивым речам. Если Пигалица не способна к выполнению задания, ее необходимо исключить.
— С новыми батареями она будет способна к выполнению задания.
Он устало вздохнул.
— Твоя взяла. Мне не доказать, что вы поменялись батареями. Но весь курс ты с ней не пронянчишься. И твой сегодняшний поступок лишь продлит ее агонию. Да, твои мысли достойны уважения. Но отныне я буду присматривать за вами двумя с особым интересом. Все ясно?
— Хайя, господин Вайр!
— Самая идиотская выходка на моей памяти. Для того лишь, чтобы дать возможность упрямой недомерке схлопотать пулю в зад. — Он сокрушенно тряхнул головой. — Я такое только среди морпехов встречал.
Самый большой комплимент, который услышишь от Вайра:
— Так вот. Поскольку я вас уважаю — и это не пустые слова, — я уменьшу дополнительную физическую нагрузку, которой ты был лишен во время нашей философской беседы. Сто отжиманий. Вперед!
Если бы кто-то со мной провернул такую выходку, как я с Вайром, я бы наказал его тысячей отжиманий.
Когда проба на холодовую выносливость завершилась, мы с Пигалицей доковыляли в столовую, сели друг напротив друга и принялись греться о чашки долгожданного горячего кофе. Мы даже не потрудились снять куртки.
— Спасибо, — сказала она.
Я беззаботно растопырил пальцы.
— Ерунда. Видишь, ничего не отморозил.
— Не только за то, что мерз вместо меня. Вайр наверняка тебя расспрашивал, а ты ему врал. Тебя запросто могли выкинуть из войск.
Фу ты черт. Я и не подумал…
— Никогда не забуду, что ты для меня сделал. Даже брат не способен на большее.
Брат? А я-то надеялся, неотразимый герой-любовник.
Она нагнулась через стол, взяла меня за руку и стала массировать пальцы. Прямо как сестра.
Тогда-то я понял, что мы с Пигалицей будем любить друг друга, однако любовниками нам не стать. Слишком через многое прошли вместе, слишком тесно срослись. Как боевые товарищи.
Прошли две недели. Мы с Пигалицей сблизились еще сильнее — как напарники и друзья. А потом объявился Мецгер.
Счастливая рожа Мецгера сунулась в мою комнату. Я отбросил учебник и соскочил с кровати.
— Я в увольнении, — объяснил он, прежде чем я раскрыл рот. Понятно тогда, почему Мецгер без формы. — Был в Денвере, навестил родителей. Они тебе шлют привет.
