бесстыже потекли по её лицу, но она радовалась, что тьма скрывает их.
Лютый чуть слышно заскулил, когда Маррей потревожила его рану.
— Что с тобой? — взволновалась она.
— Я срезал свою метку и отдал ему.
— Я могу осмотреть твою рану?
— Ничего не надо, Марр, — буркнул воевода. — Вернее — только одно. Я пришёл попросить тебя: не выдавай его Циндеру. Если гегемон узнает, что Рейван творил в Хёнедане, — ему конец.
— Ты считаешь меня настолько вероломной?
Лютый побоялся ответить вслух и только вздохнул.
— Ясно. Значит, до сих пор не можешь простить, что я ушла.
Над их головами пронеслась летучая мышь. Прохладный ветер скользнул по лицам и потрепал волосы. Вдали заворковала ночная птица, нарушив тишину.
— Ты правда хотела... с Рейваном? — произнёс воевода.
— А ты всё знал про него с самого начала и посмеивался? — фыркнула Маррей и отвернулась.
— Над ним, — ответил Лютый. — Не над тобой. Я ведь знаю, как это важно для тебя: жрица, долг, делю ложе с кем пожелаю…
Воевода поправил Маррей ворот плаща, и под его пальцами зазвенели бусы.
— Я рад, что ты носишь мой подарок.
— Перестань, а то снова поссоримся, — отмахнулась она от его рук.
— А мы не помирились, — грозно ответил Лютый.
Маррей промолчала.
— Я просил тебя остаться… — тихо проговорил воевода.
— Я не могла.
— И теперь не можешь?
— И теперь не могу — я жрица, у меня долг, меня ждут люди, — холодно произнесла Маррей. — Тебе стоит поскорее вернуться в земли риссов. Иначе ты подставишь и себя, и… его. Возвращайся к своему вану Ингвару и жене…
— Ингвар мёртв! — прорычал Лютый. — Ты не знаешь?! Вигг разгромил Нордхейм!
Владычица оцепенела.
— Моя жена и дети мертвы... — добавил воевода.
Зубы Лютого заскрежетали, и гневное дыхание вырвалось из ноздрей.
«Слишком много для него! Слишком много!» — в груди у Маррей провернулся опустошающий жёрнов. Она подалась к Лютому и крепко сжала его руку.
— Мне жаль, — произнесла она.
Несмотря на желание разделить скорбь, голос Владычицы прозвучал сухо.
— Я сказал тебе всё, что хотел, — отнял руку воевода. — Теперь возвращаюсь на войну…
Полы плаща Лютого шелестнули на ветру: он развернулся уйти.
— Пусть Великая Мать хранит тебя, — прошептала Маррей ему вслед.
— Пусть она лучше тебя хранит, ведь это ты ей служишь, — донеслись с ветром его слова.
Полдень пылал в небе, и напёкшаяся земля источала миражи над дорогой, тянувшейся среди чёрных обветренных скал. Рейван горел изнутри и прятался под капюшоном плаща от знойного солнца. От немощи он то припадал к спине коня, то снова выпрямлялся. Вскоре бессилие окончательно одолело его — и он сгорбился в седле, обняв лошадиную шею.
Харон-Сидис показался вдали за скалами, венчая тесное ущелье, и вскоре раскрыл кзоргу свои объятия двумя острозубыми бастионами. У самых ворот, при попытке спешиться, Рейван рухнул с коня на раскалённый песок. Оперевшись одной рукой о землю, а вторую, окровавленную, прижав к телу, он захрипел — кровь шла у него горлом.
Из ворот вышел облачённый в чешуйчатый доспех страж и опрокинул пришельца на спину. Остриём копья он ловко раскрыл полы плаща и вспорол рубашку. Отыскав клеймо на груди, он кивнул остальным. Подошли ещё двое стражей и подняли кзорга за руки. Рейван закричал от боли, и стражи опустили его на землю.
Медленно, хромающей походкой к ним приблизился отец Сетт — хранитель крепости.
— Кого к нам принесло? — отец Сетт откинул с головы чужака капюшон. — Ох, Зверь! Ну и погрызли тебя!
Старый хранитель извлёк из-за пояса Рейвана свёрток, раскрыл его и обнаружил между двух плотно прижатых друг к другу дощечек кусок завядшей кожи, на которой стояла рабское клеймо Харон-Сидиса.
— Это не голова, — сказал он. — С кого ты срезал эту плоть?
Отец Сетт покрутил свёрток в руке и понюхал.
— Смуглая кожа. Похожа на галинорскую. Ты всё-таки добрался до её полюбовничка? Циндер будет рад. Но ещё сильнее будет рад царь Вигг!
— Сетт… — прохрипел Рейван. — Помоги мне!
Побелевшая кожа кзорга блестела на солнце от выступившей испарины, он весь дрожал. Дыхание не вмещалось глубоко в его тело, и сердце трепыхалось из последних сил. Мышцы скрутило спазмами, чёрные вены вздулись на лице, шее и груди.
— Отнесите его в процедурный зал, — приказал отец Сетт стражам. — И осторожно с плечом: серьёзная рана.
Старый хранитель захромал впереди кзоргов. Войдя в зал, он бережно расчистил операционный стол и приказал уложить на него Зверя. Рейван был в сознании и страдал от бессилия перед неторопливостью отца Сетта, который отрешённо гремел инструментами на соседнем столе. Боль пронзала Рейвана миллионом острых игл и отдавала в глазах яркими вспышками, вырывая его из реальности происходящего на краткий освободительный миг. Он извивался под её натиском, и двое кзоргов держали его, чтобы он не двигался, пока отец Сетт затягивал ремни.
Старый хранитель подвесил к вертикальной штанге кожаный мешок, бывший прежде желудком быка, отмерил немного жидкости из сосуда на столе, потом взял пузырёк и добавил из него к раствору несколько капель. Затем отец Сетт взял тонкую, длинную тростниковую трубочку, оба конца которой были остро заточены, и аккуратно воткнул в мешок. Дождавшись первых капель, засочившихся из палочки, он вонзил второй конец в выпирающую вену на локтевом сгибе Зверя.
Рейван, наконец, ощутил долгожданный покой. В клубах тумана, который заволакивал взор, он увидел Владычицу, протянувшую к нему руку. От её прикосновения боль отступила, и Рейван, согретый бестелесным женским объятием, ушёл в грёзы.
Спустя время, когда луна светила почти уже в полную силу, в Харон-Сидис возвратился Циндер со своими воинами: тремястами кзоргами, покорившими Нордхейм.
Отец Сетт встретил гегемона, выстроив перед ним войско гарнизона. Кзорги крепости, лишённые на два месяца войны личных наставлений Циндера, выглядели теперь словно домашние псы: не горели их голодные взгляды, не сверкала на солнце
