Как и договорились, она использовала такси. Машина остановилась сразу за мостом, прижавшись к обочине у магазинчика, где торговали бижутерией и сомнительного вида галантереей.
Он шел, напевая, с удовольствием ощущая в себе силу. Эту же силу чувствовали встречные; люди тут обладали развитой интуицией, сродни звериной – Хенрику уступали дорогу.
Женщина с коротко стриженными темными волосами смотрела из окна проезжающей малолитражки. Их взгляды нечаянно встретились, выражение удивления появилось на ее лице; он остановился, завороженный желтыми искорками в ее глазах. Ухо уловило хрип полицейского радио в машине, он пришел в себя: пора было убираться отсюда.
Он склонился к такси и произнес в открытую дверь:
– Привет, крошка!
Грета Чаммер была размалевана под уличную шлюху.
– Наконец-то, Хосе! – с притворной радостью отозвалась она. – Я уж думала, нас сейчас заметут – вот-вот облава начнется.
– Облава? С чего бы? – удивился он.
– Ты что, не видишь? Опять что-то взорвали.
– А, это… Я решил, какой-нибудь обдолбанный чудик сигарету не потушил.
Он уселся в машину. Окинул водителя – плотного, остриженного наголо негра – подозрительным взглядом.
– Он к тебе не приставал, нет?
– Ну что ты. Конечно нет. Я ему сразу сказала, что еду к своему другу.
Хенрик продолжал разыгрывать дешевый спектакль:
– Нет, пускай он мне сам скажет! Слышь, брат – ты лез к моей крошке? В глаза мне смотри! Я гниль по глазам чую!
Нервничая, водитель покачал головой:
– Да на кой она мне? Мне проблемы ни к чему. Куда ехать-то?
– Ладно. Верю. – Хенрик расслабился. – Давай, брат, двигай на Букит, дом восемь.
– Мы же собирались в ресторан! – капризно протянула Грета. – Хосе, ты обещал угостить меня обедом! У меня с утра крошки во рту не было.
– Купим поесть по дороге, – отрезал он.
За окном медленно поползли назад первые вечерние фонари.
– Ну, Хосе…
– Нет, я сказал! – И, понизив голос, добавил: – Я соскучился.
– Вечно у тебя одно на уме, – скулила Грета.
– Поговори еще… он точно к тебе не лез? Я знаю, такие чуть что – лезут пощупать симпатичных курочек.
Машина вырвалась с перекрестка, сигналя, подрезала мотоциклиста-посыльного с эмблемой магазина на майке и устремилась вверх по сияющей рекламными огнями Мутино. В этот час весь город высыпал на улицы, чтобы наверстать упущенное за день. Низко над домами просвистел лопастями военный вертолет с хищно вытянутой мордой.
По дороге их остановил дорожный патруль. Резко выкрутив руль, таксист ударил по тормозам. Кольца ржавого сетчатого забора, блестя в свете фар, заколыхались перед самым капотом. Патрульный в закрытом шлеме вразвалку направился в их сторону, сняв с плеча тяжелый карабин. Хенрик переглянулся с Гретой, она успокаивающе пожала его локоть.
Темное бронестекло склонилось над дверцей; фары проезжающих машин играли на нем бликами, лицо полицейского виделось мутным пятном. Грета призывно улыбнулась в невидимые глаза, ее чип накачивал воздух флюидами сбесившейся самки.
– Что там, Сомарес? – окликнули патрульного.
– Ерунда. Какая-то шлюха с клиентом.
Он побрел назад, вновь закинув карабин на плечо.
Водитель с облегчением выдохнул:
– Никогда не знаешь, что у них на уме. Что они, что бандиты – един хрен, – пробормотал он, торопясь вырулить с обочины.
Они вышли на темной улице, такси забурчало двигателем, плеснув в них паровым выхлопом.
– Как все прошло? – спросила Грета уже обычным голосом.
Хенрик пожал плечами:
– Нормально. Как всегда. Можешь докладывать об исполнении.
– Ты нервничал в машине.
– Устал.
Они вошли в темную подворотню; здесь их дороги расходились. Грета бросила на него быстрый взгляд:
– Не хочешь расслабиться? – делано равнодушным тоном поинтересовалась она.
Усмехнувшись, он привлек ее к себе:
– Предлагаешь нарушить правила?
– Постой, – она мягко высвободилась.
– Что такое, крошка?
Грета порылась в сумочке, достав влажную салфетку, стерла яркую помаду и излишки грима.
– Теперь можно.
Они с удовольствием поцеловались.
– Лучше уж с тобой, чем с одной из этих вонючих горилл, – сказала она.
Грета была убежденной нацисткой, воспитанницей «Белых пантер».
Хенрик помнил, как увидел ее впервые. Шесть лет назад, в июне, на сборном пункте «Доггер», остров Лёсе. В одном строю тогда стояли и парни и девушки. Последних было не меньше трети. Он был здорово озадачен: это что – столько желающих стать егерями? На взгляд тут собралось около пятисот человек. И пузатые военные катера, выкрашенные серым, продолжали подвозить все новые партии добровольцев в сопровождении команд полевой жандармерии.
Солнце припекало. Единственная защита – козырек кепи. Никаких противосолнечных очков. Глаза уже слезились от белого сияния. Плац – огромная, плохо выровненная и посыпанная мелким щебнем площадь, окруженная бараками, – казался мелким из-за скопления людей, одетых в одинаковые светло-оливковые комбинезоны.
Вопреки представлениям об армейских порядках, плац был далеко не чист. Ветер гонял между ног обертки от жевательной резинки и мелкий мусор. Тут и там солнце отражалось от грязных луж: ночью прошел ливень, и теперь земля отчаянно парила, заставляя людей немилосердно потеть. Некоторым не повезло, и они стояли прямо в воде, не решаясь сломать строй. Как Хенрик, к примеру. Было противно чувствовать, как постепенно напитываются глинистой влагой тропические ботинки и липнут к пальцам носки. И еще в горле здорово пересохло, а воду, кажется, никто разносить не собирался.
Лацканы окружающих были усеяны разноцветными значками активистов. Мастера спорта, разрядники, юные снайперы, члены резерва рейхсвера, кандидаты в члены партии «Свободный Хаймат». Вокруг стояли парни из боевого крыла Молодежного союза – братства «Молодые львы». У многих девушек на груди – знаки принадлежности к «Белым пантерам». Глядя на юные целеустремленные лица, выпускник военной школы ощущал себя едва ли не стариком. Опытным и чуточку циничным. Он-то оказался здесь не добровольно. Хенрика просто отобрали среди многих выпускников, выбрали по анкетным данным и результатам тестирования, забыв поинтересоваться его мнением. Он государственное имущество, за годы принудительной учебы ему полагалось вернуть долг родине – десять лет непорочной службы. Как будто он просился в эту чертову школу. Единственное, что он оттуда вынес – расчетливую ненависть к окружающему миру и равнодушие к собственной судьбе. Он сплюнул на плац, вызвав неприязненные взгляды соседей по строю. Клал он на них. Здесь кругом одни только «сливочники», – так парни с подпорченной кровью называли чистопородных арийцев.
