Ознакомительная версия.
Мао, побагровев лицом, яростно дыша и хватаясь за грудь, отдал приказ швырнуть неудачника за борт. До последней минуты Тихон Злотников полагал, что эта ярость и гнев лишь для видимости. Суровость наказания могла объясняться законами чрезвычайного положения, но ведь «Берта» не считалась военным кораблем, и выходка капитана тянула на самоуправство: никто, кроме представителя компании-перевозчика, не мог исключить члена команды, особенно если тот подлежал суду за контрабанду и бунт. К несчастью для Тихона, защитников на борту не оказалось.
Даже когда его, скрутив по рукам и ногам, тащили по нижней палубе, слабо освещенной огнями, он верил, что все это пусть и затянувшаяся, и жестокая, но шутка. Едва очутились перед сходнями, надеялся, что капитан отдаст приказ поставить его на ноги. И только когда куртка, брошенная кем-то из матросов, улетела за борт, Тихон понял, наконец, что милости не будет. Кто-то бросил ему вещмешок. И прежде, чем Тихона скинули, он успел вцепиться в узел и обхватил крепко, чтобы не потерять последнее, что осталось.
На миг стало страшно, что разобьется. Крик его разлетелся над толпой беженцев, осаждавших «Берту». В следующую секунду с высоты трех метров он упал прямо на чужие головы, под ругань тех, кто принял удар на себя и незлобный смех остальных, находившихся по соседству. Не все поняли, что произошло: задние ряды восприняли крики и шум как сигнал к тому, что их все-таки примут на борт, и стали напирать.
Так что Тихон рано обрадовался благополучному приземлению. Чужие руки не торопились помочь встать, и его обязательно растоптали бы, но в этот момент завыла турбина, запускающая двигатели «Берты». Рев моторов, бешеные потоки воздуха и водяной пыли заставили толпу на причале отхлынуть назад, и теперь один Тихон оставался в непосредственной близости к судну. Вскочив на ноги, шатаясь под ударами исторгаемых «Бертой» воздушных волн, близоруко щурясь, он искал капитана среди людей на палубе. На миг показалось, что их там целая толпа, этих Мао. И все прощально машут руками.
Будучи там, на палубе, Тихон мог бы еще поторговаться за право остаться на борту и назначить откуп, который заинтересовал бы старика, ведь Мао никогда своего не упустит. Но что толку сейчас, когда судно уже на ходу. И орать бесполезно, не услышат.
«Берта» лениво отползла от причала и начала ускоряться, постепенно исчезая во мгле.
Сквозь рев двигателей раздался прощальный и резкий, как издевка, гудок.
— Захлебнешься в дерьме без меня! — с ненавистью выкрикнул Тихон и плюнул в равнодушную к его беде воду.
Так разорвалось единственное звено, связывавшее Тихона Злотникова с прошлой, вполне уютной и сытой жизнью…
* * *
Он повернулся, окинул стоявшую на причале толпу подслеповатым взглядом. Тихон не видел лиц и не знал, чего больше в их взглядах — сочувствия или мстительного ехидства.
«Чего уставились?!» — хотел крикнуть он и только сейчас понял, что безмолвно застывшие беженцы прислушиваются к гулу моторов «Берты».
Надежда умирает последней. Глупцы…
Сказать им, что никакой эвакуации не будет? Так ведь растерзают…
Испугавшись того, что его мысли каким-нибудь образом станут известны этим людям, и тогда ему точно не поздоровится, Тихон схватил куртку, перекинул вещмешок через плечо и, просочившись сквозь толпу, быстро зашагал прочь.
Внутренний голос подсказывал, что небезопасно оставаться возле причала, где полно растерянных и беззащитных беженцев с лакомой кучей всякого добра. Глаза быстро привыкли к ночи. Выйдя на разбитую асфальтовую дорогу, Тихон спустился с обочины и пошел вдоль оврага. Он оказался прав: несколько групп, наверняка мародеров, слышно бряцавших оружием, попались навстречу, все они торопились.
Наткнувшись на развалины какого-то здания, Тихон заполз внутрь и, подобно крысе, забился в черный ледяной угол. Некоторое время слышал крики, автоматные очереди, перестрелка то прекращалась, то возобновлялась. Вскоре все стихло. Чувствуя накатывающую усталость, насквозь продрогнув, он решил иного места не искать. Бросил на землю куртку. А сверху от коварного холода осенней ночи защитила найденная рваная кошма, густо провонявшая дымом. Ею Злотников укрылся, надеясь, что паразиты, какие могли жить в складках, давно передохли.
Развалины будто кишели призраками. Всю ночь Тихону мерещились голоса. Он несколько раз просыпался, вслушивался и убеждался, что на самом деле никого рядом нет. Ведь не было ветра, ничто не скрипело. Возможно, то были слуховые галлюцинации, возникающие на грани сна, а минутное пробуждение спасало от них, впрочем, ненадолго. Тихон засыпал снова, но голоса проявляли настойчивость. Что-то бубнили, напевали. Казалось, заговори они нормальным языком, и можно будет понять, чего же хотят. Но желание Тихона оставалось без внимания. Какофония звуков, рождавшихся в его голове, не поддавалась расшифровке.
В промежутках между кошмарами ему снилось, что он у себя дома, в Иркутске. И что город, которого нет, — жив. И живы те, кого он так любил…
В очередной раз оказавшись на грани сна и яви, Тихон вспомнил, что на самом деле он в Зиме, лежит в сырых развалинах. Одинокий, никому не нужный человек. А ведь только что казалось, что этого мира не существует. И так хотелось вернуться. Но в сон, как и в реку, нельзя войти дважды.
«Отсюда до Полосы, а там и до Иркутска, рукой подать», — подумалось вдруг.
Пойти туда, а там будь что будет. Хотя бы и сдохнуть…
Почему бы и нет? Эта странная мысль, нелогичная для человека, который еще вчера был озабочен выживанием, несколько успокоила его, и он опять уснул.
* * *
Утром Тихона разбудил яркий свет, льющийся через разлом в стене. Но и после пробуждения он еще какое-то время лежал с закрытыми глазами, подставив лицо солнцу. Холод отступил, а с ним и ночная безнадега. Несмотря на беспокойную ночь, он сумел выспаться. Тихон потянулся, чтобы размять затекшие мышцы, запрокинул голову и от души зевнул… да так и замер с раскрытым ртом, увидев перед собой череп. Вчера нашарив тряпье, он даже не заметил костей рядом. Чтобы лучше разглядеть останки бывшего обитателя этой дыры, Тихон полез за очками.
— Так это ты голосил всю ночь? — пробурчал он, отчетливо увидев распавшийся на отдельные кости скелет.
Отогревшиеся на солнце паучки испугались движений Тихона и спешно прятались в глубоких черных глазницах. Черепу было все равно. Он молча ухмылялся. Тихон ощерился в ответ.
— Хорошо тебе! Можешь улыбаться хоть целую вечность. И челюсть не заболит. А мне чего делать прикажешь?
Ознакомительная версия.
