Таким образом, становится понятным, почему метрополия вдруг заинтересовалась своими окраинами; почему началась передислокация военных баз СДШ на дальние рубежи; почему СМИ неожиданно запестрели сообщениями о зверствах, чинимых «дикими» колонистами на так называемых «вольных планетах»; почему наши ведущие политики вдруг озаботились до слезы в голосе — а есть ли вообще демократия на окраинах? И не пора ли нам, прогрессивному человечеству, в этом удостовериться, нанеся «дружественный визит» далеким собратьям силами 4-го или, например, 5-го «Ударного» военного космофлота?
Напомню, когда волна космической эмиграции только начиналась, космос представлялся бездонным, бескрайним и необозримым. Уж там, казалось, делить будет нечего, хватит всего и на всех. Но, похоже, мы снова стоим на пороге большой войны, на этот раз — метрополии с собственными «вольными» колониями. Как ни печально звучит такой вывод — человечество всегда найдет из-за чего сцепиться в войне с ближними… или дальними!
Планета Казачок. 21 июня 2189 г.
7 часов 15 минут по местному времени
…За истекшее время остаткам нашего «Мстителя» позволили безнаказанно отойти в направлении на пять часов по циферблату и пересечь небольшой лесок, где опаленные деревья были перекручены, наподобие штопоров, ударами инфразвуковых снарядов. Мы наконец «накопились» рядом с какой-то рекой, по серому руслу которой, как волосатые пятна, были разбросаны маленькие островки с густой, кустистой растительностью зелено-болотного цвета.
Судя по виду местности, война здесь случилась еще до нас. Точечные удары наносились сюда не менее полугода назад, деревья и кусты уже успели немного зализать свои раны, чуть-чуть распрямиться, расправить ветки и выпустить новую зелень побегов. Хотя, конечно, все равно выглядели неправдоподобно изогнутыми. Каких-либо лесных зверюшек в окрестностях не наблюдалось, не наблюдалось вообще никого, даже «жаворонки» и «стрижи» нигде поблизости не висели. Сплошная тишь, гладь и божья, извиняюсь за выражение, благодать…
— Батальон, слушай мою команду! Поротно, повзводно, в три шеренги становись! — скомандовал первый лейтенант Куница.
Под щитком гермошлема его физиономию не было видно, но скрипучий тенорок сразу вызывал в памяти мелкое, острое личико, хищные передние зубы, выдающиеся вперед много больше, чем требует расхожее обозначение «передние», и белесые, почти незаметные брови и ресницы.
Куница, как командир первой роты, теперь принял командование батальоном. Из всего «постоянного» состава штрафбата уцелели: он, командир третьей роты, второй лейтенант Авраам Джефри (Авраша) и зампом УОС (заместитель помощника командира батальона по Управлению Общественного Согласия) первый лейтенант Гуне Хиггерс. Естественно — Гнус, и по должности — «оса». По крайней мере, тип настолько же вредный, как вышеупомянутое насекомое.
Все три доблестных офицер-воспитателя, на жаргоне штрафников «оводы», стояли поодаль от нашей штрафной массы, выделяясь новой, модифицированной броней типа «Латник-3». Наблюдали, как оная масса строится в три шеренги. Не слишком-то резво она строилась, можно сказать, спустя рукава в голенища. Но обычных матерных понуканий от «оводов» не раздавалось.
Еще бы! Это им не плац-площадка перед штраф-казармой. Это они пусть бабушке своей рассказывают прочувствованные сказки, что у штрафников каждая пуля, каждая ракета боекомплекта помечена специальной атомной маркировкой. Так что, когда офицера находят убитым после боя, то всегда можно определить — пал ли он смертью героя от рук врага или его под шумок прихлопнули служивые из собственного «контингента». А если да — кто конкретно из штрафников лил воду на мельницу противника, отстреливая офицеров из казенного оружия?
Нет, пометить боезапас — ничего технически сложного, наверняка все маркировано, и пара меченых атомов останется даже после самого страшного взрыва, это понятно. Только на поле боя, помимо штатного, находится удивительно много любого другого вооружения, а офицерские останки надо еще разыскать, собрать в кучку и исследовать. Для этого, между прочим, нужна специальная аппаратура из складских отсеков гиперскачковых транспортников…
И где они, наши «гуси»?
Гуси-гуси…
Га-га-га!
Это понимали и «оводы», и гвардии штрафники. Не время и не место выпендриваться.
Кстати, самого комбата, капитана Дица, в бою так никто и не видел, возникло ощущение, что он вообще не высаживался, координируя действия по вытряхиванию батальона в атаку прямо из «утюга». Формально он имеет такое право и, полагаю, им воспользовался. Есть подозрение, что при своей склонности к садизму Диц не только редкостная сволочь, но еще и отчаянный трус. Ему, командиру, в отличие от штрафников, вся наземная панорама транслировалась прямо на пульт шлемофона, так что у него было время выпустить пар лишнего героизма еще до высадки. Хоть я не желаю пилотам зла (добра — тоже пожелать не могу, вспоминая о том, что они вытряхнули нас, как мусор, даже без огневой поддержки!), но этому «утюгу» я от всей души желаю не вернуться на орбиту!
Жалко, что подобная смерть быстрая и не мучительная, но хоть такая… Все равно кто-нибудь из наших наверняка обеспечил бы комбату в спину пару зарядов, а остальные с удовольствием аплодировали бы этому приятному зрелищу…
Подумав об этом, я вдруг понял, что Диц вообще с самого начала не собирался десантироваться. Сволочь сволочью, но не дурак! Капитан прекрасно понимает, что личный состав любит его приблизительно, как любят ржавый гвоздь, воткнувшийся в задницу через мягкое кресло. Так что его возвышенная речь перед строем, еще на нижней палубе «гуся», мол, мы, десантники, как один человек, как могучий кулак со многими пальцами (насколько многими?!), опрокинем, оправдаем, искупим, пронесем знамя чести куда-то там-трам-пам-пам — всего лишь издевательство напоследок. То-то во всей его прочувствованной речи сквозь частоколы патриотических фраз проскальзывало откровенное ехидство, вспоминал я задним числом.
Ладно, даст бог, еще посчитаемся, а будет возможность — припомним…
С этими оптимистичными мыслями я следил, как остатки моего взвода занимают место в общем строю. Жидковатый, в общем-то, строй. Потрепанный. Недобитый — можно и так сказать.
Рядом струилась незнакомая речка, хрустел под бронированными подошвами мелкий прибрежный песок, припекало желтовато-неяркое местное солнце, и над водой стрелами мелькали какие-то буро-фиолетовые насекомые. Идиллия тихой жизни на лоне природы! Пожалуй, лишние здесь только отпечатки наших подошв на песке, глубокие и бесформенные, как рваные раны…
