Ознакомительная версия.
– Вот именно, – объяснил я, отсмеявшись. – И не тебе первому пришла в голову. Таких умников много было поначалу, тащили подделку рюкзаками. Но ученый – не значит дурак. У них там приборы какие-то, которые позволяют отличить артефакт от обычной органики. Так что народ быстро понял, что это бессмысленно, и к базе интерес потерял. Загнать хабар можно и ближе, пусть и дешевле. А уж поднимать комок слипшейся земли и тащить неделю черт знает куда, чтобы узнать, что это всего лишь комок земли, – энтузиастов мало.
– Ладно, я понял, – хмуро отозвался Федор. – Так что с базой? Почему она закрытая? Чем там занимаются? Нафига им эти комки, которые то ли арты, то ли нет? И какие это приборы?
– В этом-то самое интересное, – не выдержал, встрял Пригоршня. – Этого-то никто и не знает.
– Как это? Туда же ходят сталкеры…
– Ну а кто со сталкерами будет откровенничать? – Я загнал полный магазин в калаш, еще несколько рассовал по подсумкам. – У них там режим полной секретности. Киреев, которого Пригоршня упомянул, ну, тот ученый, который закупает артефакты, берет товар под присмотром военных.
– Хабар сдал – гуляй, – добавил Никита. – Бабки тебе выдали и за ворота выставили, у вояк разговор короткий на секретном объекте.
– Мда. – Федор почесал в затылке. – Понятно, что ничего не понятно.
– А я знаю, – внезапно заявил Пригоршня. Он встал, потянулся, широко зевнул. – Они хотят эту самую аномальную энергию выделить, чистую. Для этого им и нужны любые артефакты. Чтобы найти эту, как ее… общую частоту.
Я чуть рот не разинул от этой гипотезы.
– Никита, ты, часом, не перегрелся на солнышке? Даром что октябрь на дворе… Ты хоть понял, какую фигню только что спорол? Нет никакой чистой энергии, энергия – это условность, которую физики придумали, чтобы объяснить некоторые явления.
– И вовсе не фигню, – стоял на своем Пригоршня. Расшнуровав ботинки, он уселся на нары. Приставив носок одного ботинка к пятке другого, стащил с ноги один, затем таким же образом, но уже пальцами ноги, и другой. – Я слышал, как Киреев с одним там разговаривал. Тебя вывели, а я задержался, в рюкзак контейнеры складывал… Вошел какой-то чудак в халате, на дядю Носатого похожий, только умный такой, в очочках. Стал арты с Киреевым рассматривать, считать, и сказал что-то вроде того, мол, теперь-то мы найдем эту, как ее… связующую, как ее… нить, во!
Он гордо оглядел наши с Федором скептические лица, надвинул свою ковбойскую шляпу на лицо и лег, закинув руки за голову. Почти сразу же из-под шляпы послышался богатырский храп Пригоршни.
Вот же елки-палки, счастливый человек! Я засыпаю не то чтобы с трудом, но долго: в голове мыслей много. А Пригоршня, красавчик, только лег, бах! – спит. Покачав головой, я поднялся, чтобы сходить на склад за рюкзаком. Федор посмотрел на меня.
– Как думаешь, Химик, это может быть правдой? Ну, что они хотят выделить чистую аномальную энергию? Зачем им? Может, хотят сделать на ней абсолютное оружие?
– Не повторяй ерунды, – рассердился я. – Любит этот Никита поумничать, особенно в той области, в которой ничего не понимает. Нет никакой чистой энергии! И абсолютного оружия нет! Пакуй вещи и спать.
Когда я вернулся со склада, Федор сидел, подперев кулаками щеки, и бормотал:
– А здорово было бы… бах! – и всех накрыло… ваще всех… всю Землю! Кроме меня.
Утро выдалось морозное, несмотря на начало октября. Дыхание с паром вырывалось изо рта. Всю дорогу от схрона до Любечской станции я представлял, будто бы та куртка с подогревом из немецкого каталога уже на мне. Эта мысль согревала душу. Тело же никак не желало согреваться, несмотря на тяжелый рюкзак, набитый патронами и консервами, и быстрый темп, который мы взяли с самого начала. Это все ранний подъем после короткого сна, в такие моменты, да еще на холодке, всегда пробирает нервная дрожь.
Пригоршня с Федором тоже поеживались. Никита, ругаясь себе под нос, все поправлял лямки рюкзака, перенастраивая их длину в десятый раз. Федор брел позади всех, то отставая, то догоняя: досыпал на ходу. У него на груди висело два ствола: АК104-2 и новый SCAR. В кобуре на поясе прятался «файв-севен» – молодой вечно таскал на себе кучу оружия.
Впрочем, к месту рандеву мы подошли бодрые и согревшиеся. Клиент уже ждал, топчась под фонарем у входа на вокзал.
– Погодка-то, а? Стерва! – жизнерадостно воскликнул он, дуя на покрасневшие пальцы. Он был без перчаток. Рядом с ним на потрескавшемся асфальте стоял солидных размеров туристический рюкзак ярко-оранжевого цвета.
– Шнобель, тебя как зовут? – спросил я, подходя и обмениваясь с ним рукопожатием. Ладонь у него была ледяная, но пожатие крепкое, уверенное. – Не нравится мне твоя кличка, кто только придумал такую?
Шнобель удивился.
– Парни дали. Я привык, нормальное погоняло, не хуже других.
– Собачья какая-то. Ты культурный человек, я культурный человек, давай уважать друг друга.
– Я культурный? – наемник от удивления даже рот раскрыл.
Федор равнодушно пожал плечами, а Пригоршня успокаивающе похлопал Шнобеля по плечу:
– Не обращай внимания, Химик любит поучить жизни. Он у нас такой… с высшим образованием. Журналист бывший.
Шнобель улыбнулся открытой, благожелательной улыбкой.
– А вы мне нравитесь, парни. Если что, я Рома.
Я протянул ему ладонь, и мы еще раз обменялись рукопожатием.
– Ну, какие планы, как идем? – бодро спросил наемник, с некоторым усилием поднимая рюкзак. Рассвет разгорался над Любечем, окрашивая крыши в розовато-красные тона. – По шоссе, по грунтовке? Север, юг? Где спрятаны ваши «Березки»?
Сквозь городок с запада на восток была проложена федеральная трасса. Идущая перед вокзалом улица являлась ее частью. Асфальт на шоссе, конечно, давно взломала поросль молодых деревьев, он раскрошился и порос травой. Но раз в два года там проезжали военные на броневиках, ломая деревца, так что федералка выглядела как просека и была вполне проходимой. На север и на юг от Любеча отходили грунтовые дороги, тоже поглощенные лесом, однако и ими можно было пользоваться. Поэтому Шнобель логично предположил, что мы выйдем из города одним из этих путей.
Но я решительно вошел на вокзал.
– Вы уверены, парни? – услышал я сзади его голос, прежде чем тяжелые шаги затопали следом по гулкому залу.
Потолок Любечской станции обрушился в незапамятные времена, в момент образования Зоны. По заваленному обломками и стеклом полу ветер гонял рваный полиэтиленовый пакет. Я пересек зал и через оконный проем выбрался на перрон.
На путях стоял порожний товарняк, колеса заржавели, обрывок соединяющей вагоны цепи уныло позвякивал. Я спрыгнул на рельсы, напарники за мной. Шнобель, поколебавшись, снял рюкзак, с которым не пролез бы ни под вагонами, ни между ними, и потащил его по шпалам.
Ознакомительная версия.
