— Да вы чего, мужики? Совсем в атаке охренели? Да я это, я! Мать вашу за ногу, бога душу семь раз через кобылу и сорок святых… — Виктор несколько минут высказывал все, что думает.
Наконец дверь открылась, освещая светом прихожую, появился Игорь, он осветил Виктора фонариком, долго всматривался.
— А-а-а! Живой! Ну, я же говорил, что это Витька, а вы этого дурня послушали… Живой, чертяка!
Следующие несколько минут превратились в радостный калейдоскоп. Его обнимали, хлопали по плечам, тискали, расспрашивали. Виктор, смущенно улыбаясь, отшучивался.
— Ну, ты чертяка! — Игорь улыбался в тридцать два зуба. — Да мы тебя почти похоронили! Привезли с аэродрома, а доктор говорит: все, отмучился летчик.
— Точно, — поддержал Вахтанг, высокий, красивый кавказец, — слушай, ты как покойнык был, закочинэвший, ми думали всо… поминули за ужином, а ты вот он.
— Да ты сейчас, как покойник, — засмеялся Нифонтов, — ребята, принесите ему зеркало.
Виктор глянул на себя в зеркало и оторопел. Разбитое лицо распухло, сгустки запекшейся крови, налипшая грязь делали его неузнаваемым.
— Да, Витя, — Петров снова влез в разговор, — наделал ты делов! Я тут, понимаешь, сплю сладко, и тут сквозь сон раздается жуткий вой, как будто свинью режут! Я и не знал, что люди так умеют! А потом этот влетает, — он небрежно ткнул в сторону смущенного дневального, — белый, как мел, трясется… Упыри, кричит! Чуть не сожрали. Я сперва не поверил. Думал, розыгрыш. Потом пригляделся, а у этого воина, — новый тычок в дневального, — глаза шире очков и трясется, понимаешь, натурально так… Засомневался я. Фонариком на тебя посветил — ну точно, упырь, вылитый. — Он засмеялся. — Ну ты дал! А мы «ТТ» похватали… ха-ха… кому расскажи, не поверят. А чего ты так хрипел?
— Да я не хрипел… кашлял… ушибся сильно. Вот и кашлял. — Виктор устал от всего, у него закружилась голова, и пришлось сесть на лавку.
Петров внимательно его осмотрел и резюмировал:
— Да ты совсем плох, надо тебя срочно в медпункт! Шишкин, иди доктора поднимай. Вахтанг с Нифонтом, отведите его…
В медпункте Виктора кое-как отмыли, после чего за него принялся его старый знакомый доктор — военврач второго ранга Синицын, высокий, немного пухловатый человек, с вечно сонным выражением лица.
Он долго и недоверчиво его осматривал, ощупывал и даже измерил температуру, нудно расспрашивая про самочувствие. Виктор, которому эта процедура нравилась все меньше и меньше, вскоре не выдержал:
— Товарищ военврач, может, хватит уже? Вы меня накормите сперва, остограмьте, а после вопросы задавайте!
— Я тебе продсклад, что ли? — огрызнулся тот. — Вконец обнаглел! Это ты мне наливать должен, что я тебя с самого начала войны постоянно лечу. Причем, заметь, бесплатно. Нельзя тебе сейчас. Вредно!
— Вредно, товарищ военврач, на живого летчика заключение о смерти подписывать. Вот это точно вредно…
— А ты не много болтаешь, сержант?
— Ну, для покойника я, пожалуй, и впрямь немного того… но для моего обычного состояния почти в пределах нормы. Все-таки приятно чувствовать себя живым, несмотря на все старания родной, полковой медицины. Между прочим, именно по вашей милости я сегодня без обеда и без ужина остался. К тому же очнулся в местном морге. Представляете, какой стресс для молодого организма? А до завтрака еще часов шесть. Так что я, товарищ военврач второго ранга, прямо-таки требую компенсации.
— Тьфу на тебя, балаболка! Ладно, исключительно от моей щедрости, — он залез в небольшую тумбочку и принялся в ней копаться. — Держи, — он протянул Виктору пару сухарей и луковицу, — чем богат. — Потом достал флягу, налил немного в кружку, разбавил водой, поболтал. — Вот так нормально будет, а то пожжешь все.
— Спасибо. — Живот у Виктора уже сводило от голода.
Водка обожгла пищевод, растекаясь по организму блаженным теплом. А вот грызть сухари оказалось больно, болела ушибленная челюсть, ныл зуб. Пришлось размачивать их водой, а лук резать на маленькие дольки. Алкоголь подействовал быстро, Виктор дожевал последний кусочек, запил водой и тут же завалился на лавку. Когда Синицын подошел глянуть, что же это случилось с его постоянным пациентом, тот крепко спал…
На следующий день Виктор проснулся поздно. Он лежал на мягкой кровати, в помещении медпункта, в огороженном плащ-палатками закутке. Состояние было неважным, знобило, горло распухло. Побитое тело отзывалось болью на каждое движение.
— Силен ты спать! — видимо, услышав шорох, в закуток заглянул Синицын. — Как себя чувствуешь? Ого, да у тебя, кажется, жар. Будем лечить. Иди пока умойся и пожуй, завтрак из столовой тебе сюда принесли, а после приступим к лечению! — Он кровожадно подмигнул и вышел на улицу.
Следующие несколько часов Виктор провел в компании доктора. Он был полностью ощупан, осмотрен, прослушан, опрошен, залит йодом и напичкан порошками. Наконец, когда эта процедура смертельно надоела обоим, Синицын вынес вердикт:
— Ну как такое может быть? Ты вчера был как мертвый, сердце не билось, пульса не было. А сегодня, если не считать многочисленных ушибов, ангины и, весьма вероятно, прогрессирующего воспаления легких, ты почему-то живой, — Синицын засмеялся. — И возможно, скорее всего, даже таковым останешься. Хе-хе, в общем, оставляю тебя в полку, полежишь тут, под моим наблюдением, а после видно будет. Эх, судьба моя незавидная — всю войну тебя от всяких болячек лечить.
Врач ушел по своим делам, а Виктор остался размышлять. «Вот так попал. Не, я, конечно, мечтал попасть в прошлое, давать советы Сталину, лично разбить всех немцев и прочая, прочая… Но, блин, почему так не вовремя? Да и вообще… на хрена… Я же ничего не знаю… Схему автомата Калашникова не помню, хотя в армии и отслужил. Знаю устройство винтовки Мосина… но это, видимо, из багажа Саблина. Атомную бомбу? Ну, там Е=мс квадрат, Эйнштейн… массачусетский проект… или брайтон-бичский? Не, не помню. Был там еще какой-то Оппенгеймер… м-да. Что еще? Сейчас декабрь, 41-й год, мы наступаем. Летом немцы нас погонят на Сталинград, потом мы их обратно, потом Курская дуга, Багратион, Ясско-Кишиневская операция, Одерская и взятие Берлина. Потом будет с японцами война, а после с американцами, в Корее. Что еще? Алмазы в Якутии и нефть в Сибири? Не смешите мои тапочки, Якутия большая, а Сибирь еще больше. Хрущев, козлина, Сталина предаст… мелковато это… Однако… багаж-то у меня скудноват… с такими знаниями не Сталина поучать, а коровам хвосты крутить. Все, что я умею и знаю полезного, это наследство нового тела — навыки летчика-истребителя».
Вообще чудеса, конечно. Вот этот самый Игорь Шишкин. Он для Саблина был всем. Они вместе с детдома, за одной партой сидели, везде вместе по жизни. А я этого рыжего обалдуя этой ночью впервые увидел. Едва десятком слов успел перекинуться… так почему он для меня стал как брат? Что память вытворяет… и этих летчиков, из эскадрильи, вчера я впервые увидал, а они для меня как друзья… Почему так? Это для Саблина они были почти семьей, а мне ведь никто… Это память Саблина мою заменяет или как? Может, наша память слилась? Вот херня… кто бы подсказал? Или вот еще… этот Саблин со мной, как близнец. Я имею в виду тело, конечно. Точно такое же, как мое там, только покрепче будет, руки в мозолях от турника. Почему я попал в его тело? Из-за схожести? Или он мой предок? Так не было у меня Саблиных в роду… исключено такое родство. Или нет?.. Думаю, что спрашивать доктора бессмысленно. Пропишет дурку как пить дать… или симуляцию впаяет…
