– …Заткнись.
– Ты хочешь посвятить своей цели всю жизнь, верно? Но сейчас тебе очень, очень далеко до Марии Отонаси или Ирохи Синдо. По крайней мере – пока ты цепляешься за Коконе Кирино.
– Заткнись, твою мать! – взревел Дайя Омине, сжав кулаки.
Почему это имя вырвалось изо рта «О»?
Почему Дайя Омине так реагирует при упоминании этого имени?
П о ч е м у у п о м и н а н и е м о е г о о б о ж а е м о г о, р о б к о г о с е м п а я п р и ч и н я е т е м у б о л ь?
– …Аах.
Вот оно что. Я вспомнил.
Я вспомнил, каким был Дайя Омине раньше.
– Ты серьезно думаешь, что способен достичь своей цели? «Можешь делать что угодно, можешь идти куда угодно, все равно от собственной природы тебе не уйти» – это твои собственные слова. Ты можешь вставлять в уши серьги, символизирующие твою решимость, ты можешь разорвать свои чувства к ней – твои человеческие доброта, трусость и глупость никуда не денутся.
Дайя Омине сверлит «О» взглядом, в котором читается такая враждебность, что, кажется, этот взгляд может убить.
Ничего удивительного, что я не мог вспомнить. Тогда он был совсем другим. Тогда, в средней школе, у него не было ни серег, ни белых волос. Это был улыбчивый семпай, которого за спокойствие и утонченные манеры обожали и называли «принцем» все девчонки.
Он идеально подходил – тихой девушке, которую я обожал.
Именно поэтому я сразу отказался от нее. Я не очень хорошо знал Дайю Омине. Просто я был убежден, что Кирино-семпай будет гораздо более счастлива с ним, чем со мной. Мое заблуждение, что я один открыл ее прелесть, было развеяно. И я понял, что я не единственный, кого ее очарование притянуло. Иллюзия, что она была особенной лишь для меня, рассеялась, как дым.
Все ясно.
Стало быть, именно Дайя Омине создал ту ситуацию, из-за которой я начал встречаться с «Рино» – «Миюки Карино».
– …Хех.
Дайя Омине прекратил прожигать «О» взглядом; его руки расслабились, рот изогнулся в улыбке.
Эта его улыбка, ясно показывающая, что он вернул себе самообладание, начисто лишена прежней мягкости; сейчас в ней читается лишь бесстрашие.
– Может, ты и прав. Но это не имеет значения.
– Не имеет значения, э? Даже несмотря на то, что ты будешь страдать и дальше?
– Да, я достигну своей цели, сколько бы мне ни пришлось из-за этого страдать. Я справлюсь с чувствами такого рода.
«О» явно заинтересовался; он спросил:
– Почему ты так думаешь?
– Потому что меня ведет более сильное чувство, чем боль. Мою природу, как ты ее назвал, это чувство полностью подавляет. Такая она сильная – моя ненависть.
И он напористо заявил:
– С т о г о в р е м е н и «я» н е н а в и ж у п о в с е д н е в н у ю ж и з н ь.
Ни малейшего понятия не имею, какое время он называет «тем временем».
– Я от тебя в восторге! – довольно улыбнулся «О», услышав слова Дайи Омине. – Ты даешь мне возможность послушать, как скрежещет твое сердце. Чтобы услышать это так же легко, как игру на каком-нибудь инструменте, достаточно тронуть всего одну струну.
– Ну, думаю, ты поэтому и дал мне «шкатулку». Я не буду сопротивляться, можешь слушать сколько хочешь! Как бы сильно мое сердце ни скрежетало, своей цели я все равно добьюсь. Так что я тебе очень признателен!
– Рад это слышать! Я раздаю «шкатулки», исполняющие любые желания, совершенно бесплатно, и всем нормально объясняю, как они работают, и все равно многие из них меня почему-то недолюбливают.
С этими словами «О» поднял меня и вновь ухватил за руки.
– Так, Кадзуки Хосино должен вот-вот превратиться в мумию. Нам надо поторопиться.
– Это само собой, – выплюнул Дайя и подошел ко мне.
– Кодай Камиути.
Он холодно улыбнулся.
– Из всех, кого я знаю, ты самый большой кусок дерьма. Ты самое дерьмовое дерьмо, ты живешь бессмысленной жизнью, тобой управляют только скука и желание причинять боль другим. Я не думаю, что ты способен измениться, и я не думаю, что ты отдашь «шкатулку» добровольно.
Он потянулся к моей шее.
– Я изменюсь, как изменился Кадзуки Хосино. Ради этого я должен избавиться от моей слабости. Так позволь мне использовать для этой цели тебя.
Он с силой сжал руки и принялся меня душить.
– Я с о ж г у м о с т ы, у б и в т е б я.
И затем человек, бывший когда-то «принцем», добавил:
– И т о г д а я с т а н у «к о р о л е м».
Приятель, не утруждай себя, рассказывая все это! А то звучит так, словно ты сам с собой разговариваешь.
…О, а может, он правда это самому себе говорит?
Почему Дайя Омине так долго не трогал «Игру бездельников»? Почему не убил меня сразу же? …Было несколько причин. Чтобы понять, как пользоваться «шкатулкой». Чтобы дождаться «О». Чтобы изменить Кадзуки Хосино.
Но если взглянуть с другой стороны, не значит ли все это, что он выдумывал всё новые причины, чтобы отложить свое решение стать убийцей?
Конечно, может, я просто все не так понял. Но, по-моему, очевидно, что он хотел заставить самого себя поверить, что убить меня – нормально. В конце концов, он до сих пор «принц», не «король».
У меня все плывет перед глазами.
Сейчас я умру.
Понятно, я ему проиграл. …Не, похоже, я проигрывал всегда, еще до этого случая. Я проиграл не только Дайе Омине – я проиграл всем и всему. Я проигрывал, потому что я даже не был в ринге – с того времени, как начал убегать.
Мои ноги погружаются в пол комнаты, который кажется созданным из затвердевшего вожделения. Наверно, если я продолжу погружаться, то растворюсь и исчезну.
Вдруг у меня мелькнула мысль, что для меня это был бы рай.
Я идиот?
Что за убогое воображение. Мне это так кажется лишь потому, что я никогда раньше не встречался со смертью! Даже не зная, чего я на самом деле хочу, – я не хочу, чтобы все закончилось вот так!
Но у меня уже нет иного выбора, кроме как принять этот исход.
