В другом помещении похозяйничал какой-то зверь. Посреди зала были раскиданы показавшиеся мне огромными стиральные машины. Некоторые из них открыли люки в никуда, и из этих прозрачных люков отчего-то торчала солома и рваные тряпки.
Я присел на корточки перед одной такой машиной и понял, в чём дело. Внутри, как в скворечнике, лежала кладка больших, похожих на куриные, яиц. Только курицы не несут яйца такого размера примерно сантиметров десяти в диаметре. Что это за яйца, было совершенно непонятно.
Но что ещё интереснее, каждое из яиц было аккуратно пробито. Я представил себе зверя, что приходит тайком к чужим яйцам и длинным хоботком высасывает содержимое будто русский муравьед. Русский муравьед этого мне ещё не хватало. Владимир Павлович пошёл смотреть на ножи и обнаружил, что весь скобяной товар пришёл в негодность.
Настоящее китайское качество, разочарованно вздохнул он.
Тогда, чтобы не уходить с пустыми руками, он прибрал маленький пластмассовый фонарик-жужелицу на ручной тяге.
Мы побродили ещё, прибарахлились за счет наименее истлевшей одежды, кстати, всё того же китайского производства, и вышли вон. Тут подоспели и наши оранжевые братья. Они уже тащили на себе какие-то тюки. Молодцы ребята, восточная мудрость дело хорошее! Но вот то, что у них в руках были дозиметры, я категорически одобрил. Мудрость чудесно дополняется циферками, особенно когда они на экране полезного прибора. Я перевёл взгляд в сторону и тут-то увидел Одноглазого. В тот момент, правда, я не знал, что он Одноглазый. В дальнем конце улицы стоял человек, а рядом с ним точно такой же мотоцикл, что у нас. Человек радостно махал руками и чуть не подпрыгивал. Когда мы подъехали, то обнаружили, что человек был страшноватый один глаз у него зарос складчатой волосатой кожей. Но в остальном лицо его было добродушно, да и сам он толстый, даже какой-то круглый, вызывал скорее смех, чем тревогу. Мотоцикл действительно был точно такой же, как и у нас, только наш был хоть и траченный временем, но новенький, а у Одноглазого он явно был в строю все двадцать лет. Одноглазый суетился вокруг нас, обнимал буддистов, веселился, а мне больше всего понравилось, что у него нет с собой оружия. Значит, абориген, похожий на большого добродушного охотника из сказки про Красную Шапочку, не на охоте, по крайней мере, не ищет двуногую дичь и опасности не представляет. Потом я понял, что ошибся, в коляске мотоцикла на видном месте лежало старенькое охотничье ружьё. Значит, всё-таки охотник. Оказалось, что Одноглазый живёт в старом военном бункере на окраине посёлка. Он посадил к себе двух буддистов, мы взяли одного, а остальные, сгибаясь под грузом тюков, пошли обратно к поезду. Мотоциклы весело трещали, а ехать по дороге пришлось даже больше, чем я ожидал. Наконец у поворота, совсем уже it пустынном месте, обнаружился беленький домик, похожий на будку путевого обходчика. Только вот путей никаких вокруг не было.
Мы спешились и пошли в домик. Внутри было пусто и всё говорило о том, что никто там не живёт. Стол, стулья, какая-то доска объявлений на стене, где сиротливо висела выцветшая бумажка с инструкцией пожарной безопасности.
Но всё объяснялось просто: Одноглазый распахнул дверь сначала показавшуюся мне дверью шкафа, и мы попали в коридор, крашенный зелёной масляной краской.
Спустившись по лесенке, мы упёрлись в серую гермодверь с типичными трафаретными надписями типа «Внимание! Пост!» и чем-то в том же духе. Дверь отворилась, и Одноглазый обернулся.
А вот с оружием сюда нельзя, сказал печально хозяин бункера. Тут у меня рамочка. Как это нельзя?
Да можно, конечно, но только всё время будет выть арена, я её двадцать лет отключить не могу.
И он показал на своё ружьё, которое сам уже повесил при входе на крюк. Оказалось, что рамочка, а вернее выступ коридоре, торчавший из стены и потолка сантиметров на пять, реагирует на всё оружие, и если его пронести внутрь, то без конца будет выть сигнализация. Чтобы не быть голословным, Одноглазый это тут же продемонстрировал. Выло и мигало действительно противно, а как отключить всю эту иллюминацию, Одноглазый не знал.
— Я человек простой, невоенный, только-то и повторял он.
Буддисты закивали головами, и даже Владимир Павлович, посмурнев, развёл руками. Ему всё это очень не нравилось, но деваться было некуда.
С другой стороны, мы тут были в гостях, да и не так давно в Питере мы тоже сдавали оружие на хранение военным медикам, и ничего страшного из этого не вышло. А что у военных тогда был численный перевес, куда больший, чем нас сейчас над этим хозяином, я и не говорю.
Внутри, за рамочкой, обнаружились две обычные комнаты, за которыми оказался маленький зал, напоминавший обычную столовую. Только сразу стало понятно, что ко всему этому приложили руку военные. Что-то было неуловимо общее во всех этих бункерах и убежищах, в какой бы точке страны они ни находились и в какое бы время ни строились. Я понял, что тут необычного: длинный стол с металлической столешницей и множество стульев. Это действительно совершенно не похоже на частный дом. Куда-то вниз из этой столовой вела широкая лестница уже со всеми полагавшимися плакатами и цифрами на стене, нанесёнными масляной краской. Оказалось, что Одноглазый только что съездил на охоту.
— Тут дело такое, — объяснил он. — Можно бить только молодняк, иначе года через два зверьё набирает дозу. А так ничего, всё прекрасно. Да и мясо нежное, вкусное. Мяконькое, — добавил он и причмокнул.
Я не мог понять, нравится или нет мне этот человек. С одной стороны, вот он живёт один, можно ведь свихнуться. А с другой стороны, всем нам давно можно было свихнуться. Хозяин метал на стол странного вида горшки, кастрюли и при этом витийствовал. Я уже не первый раз в жизни встречал людей, которые по тем или иным причинам жили уединённо, и знал эту черту, особого типа болтливость. Человек, остававшийся в одиночестве лет двадцать, был молчалив, он привыкал молчать или говорить сам с собой. А вот человек, не видевший людей год или несколько месяцев, становился ужасно болтлив. Оттого я поверил, что наш хозяин живет здесь один, по крайней мере, последнее время.
— И вот дорогие мои, прекрасные мои обретённые друзья, не познавшие вкуса нового времени люди, — трещал Одноглазый. — Вы спросите, начав со мной разговор о тайне мироздания, спросите, правда, в иной плоскости: откуда сие великолепие? Начнёте возмущаться, разве можно, дескать, так мешать несовместное? Капусту, корицу, баклажаны? И откуда только силы берутся у меня это вырастить и собрать? Нет ли тут опасного яда в этой мясистой овощной плоти? На помощь мне приходит поэтика, ведь меня спрашивают о сокровенных силах! Спрашивается, откуда я силы для капусты и баклажанов беру? Это хороший вопрос, правильный. Своевременный, можно сказать, вопрос. Силы у нас, вестимо, берутся из корней. Надо время от времени припадать к корням. Тогда сила народная, несокрушимая, как сказал великий поэт, через корни поднимется в нас. Ну и дальше прибудут силы неисчислимые, и удастся нам песенка, молвим мы, как Гриша некрасовский, прыгая. Но тут меня попросят дать несколько консультаций по практическому применению Типа, где ж они, те корни, и под каким же углом к ним припадают? О, отвечу я, сия Тайна велика есть! Всё смешалось в нашем мире после жуткой Катастрофы, всё перемешалось и перепуталось, нет нам спасения и утеряны координаты корней. А корни ищут сердцем. У нас вообще всё делают сердцем, а не пальцем, скажем так. Вот подойдёшь к добру молодцу, скажешь ему: «Не сердцем ли ты сделан?» Улыбнётся добрый молодец и тебе дорогу покажет. А вот спросишь его, не пальцем ли он сделан?.. Ничего хорошего не выйдет из разговора. Может, и припадёшь к корням в результате, да не к тем припадёшь, не к тем! Не так припадёшь, да и вся сила из тебя выйдет. Оттого я и проникся к вам благорасположением, прикипел всей душой, как только увидел на этой полевой философской дороге.
