Ясное дело – псих! Что хорошо сегодня – не будет плохим завтра, а «справедливо» – это когда мне хорошо. Сейчас, к примеру, не вижу повода для грусти. А главная приятность – редкое сочетание интересов: моим спутникам нужны склады, мне и Сергею – начало Тьмы, девушкам нужен я… ну или мне так кажется, что им нужен я, но разве это имеет значение? Пока мне так кажется – полный порядок и трижды по три раза «хорошо»!
Правда, есть ещё санитары – этим зачем-то нужно вернуться со мной в Московию. Но, несмотря на опасения девушек и предостережения мужской части нашей команды, ни опасности, ни вреда я от этих людей не вижу. Они думают, что следующим отбоем я поверну с ними в обратный ход. А я не спорю. Не вижу причин портить им настроение сегодня, если завтра всё равно будет по-моему или никак.
Странные они: «чистота крови», «безупречные гены», «необходимые меры для процветания расы»…
Хорошо ещё, что это безумие не разделяют мои товарищи. И Каин за выживание человечества. И купец. А Данила с Иваном даже жизни свои посвятили этому самому процветанию. Девушки по доброй воле людей пачками выращивают, исключительно ради человечества. Но что-то незаметно, чтобы мои приятели в целях всеобщего благополучия испытывали потребность кого-то до смерти замучить.
И ещё неизвестно, где раса лучше процветает. Скажем, в Московии я не увидел такого порядка, как в Шостке… жаль, конечно, что московиты вряд ли в восторге от нашего мимолётного знакомства. И девушек хохлам я никогда не верну.
Нежно прижимаю к себе женщин, они отвечают поцелуями, каждая со своей стороны.
«Господь, о котором рассказывал Каин, создал человека с двумя руками, – рассуждаю лениво, в такт покачиваниям корзины депутовского шара. – Значит, и женщин у мужчины должно быть две, чтобы каждую можно было обнять. Как это мы там, в Коврове, не додумались до таких простых вещей?!»
Вот только батарейки… Мара сказала, что батареек хватит ещё на две-три сотни отбоев. Но при заряде на десять тысяч остаток не кажется щедрым. Пожалуй, сегодня батарейки для девушек будут важнее начала Тьмы. Пек сказал, что батарейки нужно искать на доупаднических складах. Выходит, теперь я уподоблюсь Каину, который этими складами просто бредит.
Забавно наблюдать, как жизнь нас катает, будто камешки в водовороте: совсем недавно насмехался над Каином за его пристрастие к лабазам. А теперь, похоже, сам примусь за поиски древних хранилищ…
– Милый, – толкает в бок Мара. – Выходим.
Оглядываюсь: в самом деле, земля уже недалеко, и мой молчаливый друг в кепке изо всех сил крутит колесо, наматывая на него канат.
– А можно ещё разок? – капризничаю, как дитё малое. – Давайте ещё раз поднимемся?
Так сладко пригрелись бока, так упоительно грезить в тиши и спокойствии… никогда такого наслаждения не получал. Но барышни неумолимы:
– Твоего выигрыша хватит, чтоб ещё побросать кольца на рога стегариков, – надувает губки Елена. – Они такие милые…
– А я хотела попробовать сахарной ваты, – топает ножкой Мира.
Решительно встаю и, не дожидаясь окончательного приземления, выпрыгиваю из корзины. Когда девушки прибывают к посадочной площадке, обеим подаю руки и, глупо улыбаясь, тону в их крепких объятиях.
– Кукуруза. Скажи: кукуруза.
Долговязый эсэсовец по имени Митрофан держит за шиворот смуглого мальчугана. Тот молчит, сопит и потеет, время от времени сверкая бельмами, будто подглядывает: закончилось издевательство или ещё нет.
Отец мальчика сидит за соседним столом, но ни он, ни его приятели не решаются что-то сказать или сделать. Данила с Иваном тоже неподалеку, глаза прячут в тарелку. Только Рыжий во все глаза смотрит на Митрофана, никак не поймёт, что тут у нас делается.
– А что это ты делаешь, Митрофан? – спрашивает Рыжий.
– Кукуруза! – с рыданиями выдавливает из себя малолетний претендент на санацию.
Эсэсовец неохотно отпускает мальчишку и вытирает ладонь о полу своей куртки. Мальчуган бросается к отцу и прячется за него. На месте папаши я бы немедленно поднялся и ушёл, но, видимо, тот настолько испуган, что боится сдвинуться с места.
– Работаю, Рыжий, – охотно отвечает Митрофан. – Отделяю зёрна от плевел. Грязная работа, но кому-то ведь надо?
– Зачем? – не унимается Рыжий.
Вот олух! Разве можно о таком санитаров спрашивать? Только Рыжему всё равно. Ему интересно. Вчера выспрашивал у них, почему население не радуется самоотверженной работе эсэсовцев, сегодня интересуется тонкостями селекции в полевых условиях.
И ведь чувствую, знаю: добром его любознательность не кончится. Кому-то за его вопросы придётся ответить.
Судя по всему – санитарам. Вот как надоест им с Рыжим возиться, так и спросят его про «кукурузу»… Дела. Не будет им Рыжий отвечать. Скорее, бошки порубает. Всем троим. А фигли ему? И не таким рубал. Эсэсовцы к парализованному ужасом населению привыкли. С ним и справляются. И то не всегда. А вот Рыжий – «всегда». И с кем угодно. Как же его тогда Данила подловил? Не понимаю. Или дикарь был так шокирован тканью-непробивайкой? Похоже, по-другому не объяснить…
– Всё очень просто, Рыжий, – снисходит до пояснений эсэсовец. – Мир должен принадлежать только людям. Мутантам, химерам и прочим депутам Господь дал разум только в порядке нашего испытания. Эти твари могут служить человеку, но не могут стоять рядом с человеком. Это навоз, которым мы, санитары, удобряем почву. Понимаешь?
– Нет, – чистосердечно признаётся Рыжий. – По «кукурузе» можно отличить человека от навоза?
– Учиться тебе надо, – покровительственно ухмыляется Митрофан. – Нет, конечно, олух. Разумеется, не только по «кукурузе». «Кукуруза» – это первый звоночек.
– «Звоночек»? – настаивает Рыжий. – А как прозвенит, что будет? Расскажите, парни.
Приятели Митрофана: Завулон и Грек – выныривают из тарелок и перестают жевать. Звуки в харчевне иссякают, прекратившись вдруг и сразу. В наступившей тишине слышно, как шкварчит мясо на кухне.
Митрофан обводит сытым взглядом притихший зал, вытирает ладонью губы и громко, как на сходке, отвечает:
– Санитарная Служба, Рыжий, создавалась, чтобы следить за чистотой человеческой расы. Чтобы выпалывать сорняки и репеи в незамутнённой примесью людской поросли. Чтобы каждый человек был уверен в соседе. Чтобы общество кормило только себя, а не паразитов, прикидывающихся людьми. И за это, мой дикий друг, каждый из нас, каждый санитар, готов неустанно и неусыпно трудиться. А если будет нужно, и жизнь отдать в борьбе за чистоту расы.
– Ого! – сказал Рыжий. – Жизнь отдать… Чью?
– Свою! – снисходительно усмехнулся Митрофан. Харчевня будто оттаяла. Правильные вопросы задавал Рыжий. Можно было перевести дух. – А ты как думал? В непримиримой схватке с Природой всякое случается. Бывает, что и наши товарищи гибнут. Вот только пусть знают враги! – Он усилил голос, и зал опять присмирел. – Что всюду по Краю закон один: сухую ветвь – к отсечению и в огонь. А за смерть санитара вся наша братва придёт. И будем приходить, пока всю нелюдь не уничтожим!
