Наконец заросли слева от тропы в очередной раз уступили место стене какого-то дома. Сабж замер, потом повернулся к нам и улыбнулся:
– Мы пришли.
Я осмотрел стену, но ничего особенного не увидел. Буги, по всей видимости, тоже.
– Какого хрена ты нас сюда приволок? – сквозь зубы, еле сдерживаясь, спросила она Сабжа.
– Сейчас сами все увидите.
– Твою мать, парень, ты что, рехнулся? Забыл, где мы сейчас находимся? А если бы сюда сунулся какой-нибудь ублюдок? Мы же тут как в бутылочном горлышке!
– Да ладно вам, – отмахнулся Сабж. – Кустарник непроходим, это мне уже пришлось однажды проверить. Впереди на тропе проход загораживает сонный скальпель. Так что остается только тот путь, которым мы пришли, но возвращаться, кстати, не будем. Если бы за нами поперлось что-то реально серьезное, я бы закрыл дорогу небольшим пожаром, и вы бы справились. К тому же...
– Сабж, сука, – свирепея в свою очередь, зарычал я, – почему ты только сейчас сказал нам про сонный скальпель и этот хренов кустарник?
– Ну... – Проводник растерянно пожал плечами. – Думал, что раз я иду спокойно, то и вам вроде как бояться нечего. Разве не так?
– Да пошел ты! – только и оставалось ответить мне. – Рассказывай, на хрена ты нас сюда притащил?
– Говорю же, – усмехнулся Сабж, вовсе не обидевшись, – сейчас все сами увидите. Девочки, оно того стоит.
В сгустившихся до синевы сумерках узкий коридор между зарослями кустарника и стеной дома казался еще уже. Мне на мгновение показалось, что я уловил боковым зрением какое-то движение справа, но, посмотрев туда, я ничего, кроме густой листвы, не увидел. Однако стоило мне отвернуться, как ощущение возникло снова.
– Сабж, я, кажется, что-то вижу.
– Да, – оборачиваясь ответил Сабж, – это макаби, насекомые. Но они еще не совсем проснулись, так что пока все идет нормально.
Я хотел было ответить, что не вижу в этом ничего нормального, но лицо Проводника вдруг резко выступило в темноте, наливаясь жутким голубым светом. Таким же, как тогда, когда он лечил меня от заразы, которую я подхватил с когтей серого ублюдка.
– Вы готовы к чуду, дети мои? – странным, едва узнаваемым голосом спросил Сабж.
– Если оно будет выглядеть так же хреново, как ты сейчас, то нет, – буркнула Буги.
Сабж неестественно громко расхохотался. И его смех понравился мне еще меньше, чем шевеление в кустах.
– Это уже не имеет значения, – сказал он, отсмеявшись, и положил руки на стену: – Сим-сим, откройся!
Часть стены, о которую он упирался, медленно, с тихим шорохом падающего песка распалась в пыль.
– Вуаля, – устало произнес Сабж, оборачиваясь. Его лицо больше не светилось. – Добро пожаловать в чудо.
Он первым нырнул в брешь, нарушая все правила сталкеров: в норы, в пещеры, в дома, в такие вот бреши в стенах первым обязан входить боец. Но мы с Буги были настолько ошарашены увиденным, что после того, как Сабж скрылся внутри, еще стояли на улице доли секунды (которых в Эпицентре вполне хватило бы, чтобы превратить человека в бесформенный кусок мяса).
– Ты когда-нибудь такое видела? – спросил я.
– Я о таком даже не слышала, – ответила Буги и нырнула в дыру.
Я тут же почувствовал, что остался один. Это ощущение ни с чем не перепутать, разве что с чисто теоретическим представлением о том, что существует вполне определенная, физическая грань между жизнью и смертью. Так вот, я в тот момент стоял как раз на ее условном пунктире. Один в Эпицентре, по крайней мере, один человек – не жилец. Поэтому я поспешно нырнул вслед за Буги.
И тут же оказался в полной, непроницаемой темноте.
42. Меня не научили времени
Темнота пахла сыростью и затхлостью, но опасной не казалась. Это было странно, потому что постоянное ощущение опасности естественно для Эпицентра. А чувствовать себя в безопасности – необходимо. Так вот тут, в темноте, мне было спокойно. Смущала только почти незаметная, как след от вчерашней занозы, свежесть, идущая от открытого пролома в стене за спиной.
– Я ни хрена не вижу, – сказала где-то справа от меня Буги.
– Я н’рена н’ижу, – повторил над моим левым плечом незнакомый голос, шелестящий, как сыплющийся песок.
Несколько следующих мгновений я не запомнил – мое тело подчинилось набору рефлексов, вдолбленных Эпицентром в подкорку мозга. Помню только, что чувствительно ударился плечом, падая навзничь и спуская курок в сторону голоса, и вторящие мне вспышки справа – оттуда, где должна была находиться Буги. И еще как в какой-то момент истошный крик Сабжа, прорвав оболочку рефлексивного отупения, заставил меня опустить дробовик. В котором, впрочем, уже не было зарядов.
– Друг друга перестреляете, идиоты! – крикнул Сабж уже в полной тишине: Буги тоже больше не стреляла.
Мы оба не шевелились и только, затаив дыхание, водили глазами по сторонам, не в силах удержать взгляд на чем-то конкретном. Потому что тьма исчезла, словно вспоротая нашей пальбой. И явила то, что скрывала.
– Безумные Шляпники, – прохрипела Буги, когда в гулкой тишине перестали гулять пересыпанные песком звуки, пытавшиеся передразнить глухие шлепки наших дробовиков и вопли Сабжа.
– Изумие Япх’Ки – равнодушно пересыпался песок.
Безумные Шляпники. Я не раз слышал, что сталкеры случайно натыкались на эти странные гигантские грибницы, и всегда считал такие истории образчиками профессионального фольклора – потому что ни разу не слышал их от очевидца, а Проводники реагировали на них, посмеиваясь и пожимая плечами.
Говорили, что грибницы Безумных Шляпников встречаются только в не сильно пострадавших от бомбежек городах, где не выжжена память вещей о людях. Говорили, что этой памятью грибы и питаются, потому что там, где их видели, – питаться больше нечем. Говорили, что хотя они и грибы, но ближе людям, чем что-либо другое в Эпицентре, потому что являются метаморфозой духа человеческого общества, существовавшего когда-то социума. Говорили, что твари Эпицентра не переносят мест, где разрастаются грибницы Безумных Шляпников, тогда как для людей такие места совершенно безопасны, а сами грибы даже пригодны в пищу. Говорили, что порой Безумные Шляпники снимаются с места и перебираются в другое, сохраняя в себе память, которая пропитывала вещи, стены, предметы и вообще все, что активно контактировало с людьми до войны. Говорили, что со временем, напитавшись памятью и знанием о человечестве, грибницы начинают ненавидеть людей, уходят из города и обживают карликовые деревья, превращаясь в то, что мы называем грибными пнями. Говорили, что Безумные Шляпники умеют разговаривать. Что они создают пути сквозь пространство. Что умеют показывать прошлое... Короче, об этих грибницах говорили много, часто и охотно. Но я ни во что из услышанного не верил. Как и в самих Безумных Шляпников. И не поверил бы никогда.
