Никто не вмешивался, как и обещал Жан. Даже одобрительных криков бросили всего пару, словно нехотя выполняя старый, как мир, обычай кабацких потасовок.
Собравшись с силами, полукровка встал намереваясь докончить громилу.
Толстяк, не понятно откуда взявшийся и где пропадавший все то время, пока его компаньон вытворял свои зверства, с криком накинулся сзади, занеся над головой полукровки массивный табурет. Это было опрометчивым решением. Карнаж, с гортанным урчанием вывернулся, выбивая короткие, тослтые ноги из-под напавшего, и бедняга, подкошенный жестким ударом, рухнул ничком, выронив свое орудие и расквасив нос.
«Ловец удачи» на ходу перехватил табурет и что было силы ударил громилу-заранийца по голове. Предмет мебели разлетелся на куски и стал никуда не годен, как, впрочем, и тот, в кого был направлен — громила откинулся и растянулся на полу.
— Какие люди! Жаба?! — прорычал «ловец удачи», сотрясаясь от азарта. — Так вот, о каком долге разговор!
— Я не… — начал толстяк, пытаясь подняться, но пятка Феникса уперлась ему в затылок.
— Нет! Ты Жаба! — полукровка начал зло вбивать ступней голову толстяка в пол. — Жадная! Неугомонная! Бородавчатая! Тупая! Жаба!!
— Довольно, Феникс! — к камину подошел Жан.
— Убью, суку! — детина неожиданно резво поднялся, выхватывая нож.
— Вот это уже лишнее! — сабля пирата свистнула в воздухе и со звоном выбила оружие из рук заранийца.
Трое драчунов замерли. Стоптавший Сотню Сапог был тем, с кем ни Карнаж, ни те двое, что атаковали его, не собирались связываться ни при каких обстоятельствах.
Своё обманчиво безобидное прозвище Жан, разумеется, носил заслуженно, но он был, кроме прочего, отменным рубакой, дорого заплатившим за свою жизнь, прорвавшись через кордоны феларских солдат практически в одиночку. При всей свой философии, это был бретёр, который слыл ещё и изрядным душегубом, чей талант не знал нравственных или возрастных ограничений.
Феникс задушил наростающую ярость перед лицом этой ходячей смерти. Здесь ран’дьянские замашки оказывались совсем не кстати. Пусть даже слишком многое накинулось на него за эти последние дни. А этот толстяк, старый знакомец, бывший граф Жабэй, стал последней каплей, переполнившей чашу терпения. Некогда мелкопоместный дворянчик, пытавшийся прибрать к своим рукам деятельность «ловцов удачи» в южном королевстве, теперь никак не мог угомониться и с завидным усердием гонялся за такими, как Феникс, безбожно грабя, а, иногда, и убивая неизменно подло, из-за угла. Жабэй бессовестно использовал в своих интересах помощь воровских гильдий, стражу и даже инквизиторов. Кое-как сводя концы с концами, он полагал себя весьма вертким, раз додумался до столь нехитрого открытия, как красть краденное. В последнее время дела его, видимо, шли совсем скверно. Как раз начали поднимать из руин Шаарон, а, вместе с ним, на южные земли вернулась и тяжелая дубина феларского правосудия. Вот и занеслав нелегкая бывшего графа сюда, в топи. И, разумеется, он не мог упустить случая, едва прослышав о направляющемся прямо к нему в руки «ловце удачи».
Полукровка молча смотрел на Жана и прекрасно понимал, в чем дело. Конечно, у здешних обитателей были свои законы, но они надежно переплетались с интересами канцелярии. А она частенько оказывала покровительство таким, как Жабэй. В конце концов, надо отдать ему должное, так ловко устроиться умудрялись немногие. В итоге получался изрядный клубок, в котором разобраться было непросто и рискованно, особенно в нынешние времена. Стоптавший Сотню Сапог держал паузу явно неспроста. Что-то важное было передано ему с тем посланием, о котором он говорил «ловцу удачи». Значит, кому-то было важно, чтобы Феникс добрался туда, куда следовал, то есть в Шаргард. На этом можно было неплохо сыграть, подначив Жабэя, который слыл крайне злопамятным человеком. Карнаж поглядел на распластавшегося у его ног толстяка, сплюнул ему на спину и, собрав вещи, преспокойно поднялся по лестнице в поисках комнаты на ночь.
Однако спать этой ночью Карнаж и не собирался. Последние события, конечно, сильно его измотали, но интуиция настойчиво взывали к его благоразумию. Устроившись в тесной комнатушке с плотно занавешенным окном, «ловец удачи» навалил на кровать сумки и кульки, после чего накрыл их одеялом. Прекрасно понимая, что подобный трюк надолго никого не введет в заблуждение, полукровка погасил свечу и устроился в самом темном углу, предварительно подперев дверь стулом. Хлипкий засов внушал ему мало доверия.
До восхода солнца нечего было и думать выбраться через окно и уйти к переправе, как бы он сделал в любом другом месте. Походило на то, что его загнали в угол. Но в распоряжении полукровки был ещё остаток ночи, и Феникс мудро рассудил, что ночь — время довольно беспокойное и за несколько часов случиться могло всякое.
Пока Карнаж готовился к осаде, попутно с этим раздумывая над сложившейся ситуацией, Жабэй вел не самые успешные переговоры. Закрывая рукой разбитый нос и принося свои извинения Жану, он вскользь упомянул о том, что «ловец удачи» мог везти с собой что-то весьма ценное, стараясь распалить застарелую алчность бывшего пирата. Уж её-то не могла истребить никакая философия. Однако Стоптавший Сотню Сапог не выказал ожидаемую графом реакцию. Пирату явно было чего опасаться. Риск перейти дорогу канцелярии возобладал над жаждой поживы. В то же время жадность самого Жабэя вкупе с желанием отомстить только набирали обороты, не сдерживаемые текстом секретного послания из Шаарона, которого он, разумеется, в глаза не видел.
— Вот мы и договорились, — прогнусавил, наконец, Жабэй, кривясь от боли и зажимая разбитый вдрызг нос.
— Да, любезный граф. Однако не забудьте и о братстве серых дорог, когда сочтетесь с «ловцом удачи», — напомнил Жан.
— Разумеется, — ответил толстяк, — я всегда чтил и чту законы серых дорог! Тут ведь, ей богу, сущая безделица же! Речь идет всего на всего о некой сумме, и никак не о жизни этого полукровки.
— Надеюсь!
— Не сомневайтесь. Слово дворянина!
Толстяк отвернулся и дал знак подручному громиле следовать за собой, поэтому не увидел скептической гримасы, которая возникла на лице бывшего пирата от того «слова», которое ему дали, будто золоченую побрякушку, брошенную опытному владельцу ломбарда с таким видом, словно это золото высшей пробы.
Жан вернулся за стол в углу. Там его поджидал мужчина, поглаживая ладонью совершенно лысую голову. Брови двумя клочками сошлись на переносице, глаза недобро посмотрели на пирата, когда тот уселся напротив.
— Хлеб, значит, без тмина запекаете? — начал гость, отламывая горбушку.
— Это за рекой так запекают, — нахмурился Жан.
— По вашей же просьбе, — чуть повысил голос лысый. — Ты же знаешь, что будет, если в столице об этом услышат? Вдобавок снов своих не рассказываете и совсем не исповедуетесь. Якобы потому, что здешние фэтчи всех монахов извели.
— Но это правда!
— Дл инквизиторов это непроканает. Для них нет правды, кроме бога.
— А для вас тоже?
— Нет. Моя правда — это я сам. Навроде, как ты для себя, пират. Ежели в отсутсвии монахов всё дело, так со мной есть один. Вон, со мной послушник, — лысый указал на фигурку, закутанного в робу с надвинутым капюшоном низкорослого человека, который сидел на скамье за общим столом.
Едва лысый гость указал на него, как тот встал и медленно побрел к лестнице, следуя за Жабэем и громилой. Стоптавший Сотню Сапог в изумлении проводил странного монашка взглядом.
Лысый тоже встал, дружески похлопав бывшего пирата по плечу, и, не проронив больше ни слова, направился к дверям.
Жабэй и его подручный достигли своих апартаментов и вкушали скудный ужин. Пока толстяк откупоривал бутылку вина, детина накинулся на пережаренное мясо.
— Да уж, а я-то рассчитывал, что разбойнички нам подсобят, — протянул бывший граф, разливая вино по кружкам.
— Ничего, господин, мы еще прижмем этого полукровку, что б ему пусто! — ответил с набитым ртом детина, пытаясь разрезать головку репчатого лука. — Только шибко уж он горазд драться. Чуть глаза мне не выдавил, гадёныш!
