Ознакомительная версия.
Всего их было двадцать шесть человек. Четырнадцать мужчин, включая Орландо, семь девиц, легкое поведение которых меня обескураживало – среди прекрасной половины Черной Своры присутствовали как и совсем молодые распущенные барышни, так и вполне почтенные тетки тридцати-сорокалетнего возраста. Именно они и являлись мамашами пятерых детишек в возрасте от года до семи лет, путешествовавших со Сворой. Этакое громадное семейство, причем некоторые даже состояли в законном браке, освященном святой матерью Римской церковью и в одном случае – лютеранским пастором. Пастор тоже имелся – шестидесятилетний благообразный капеллан в оборванной рясе черных бенедиктинских цветов. Батюшка вначале был католическим монахом, потом, как я узнал от непременного Орландо, знакомившего меня со Сворой, перекрестился в лютеранство, потом… В общем, отец Иоганн менял вероисповедание раз восемь или девять, в зависимости от ситуации, однако ничуть не комплексовал по данному поводу.
Из всей разномастной шарашки, ходившей под рукой фон Цорна, я и Дастин прониклись симпатией только к четверым. К самому Альбрехту фон Цорну, человеку простому и незамысловатому, каковые качества выражались во вполне ясных любому человеку понятиях: недалекий, откровенный, преданный, дружелюбный и даже немножко честный. Цорн оказался младшим сыном какого-то безвестного германского барона, не получившим в наследство ни клочка земли, а посему избравшим ремеслом войну. Однако дворянское воспитание и древняя кровь делали свое дело – фон Цорн вовсе не казался напрочь отмороженным громилой, как большинство парней из его компании.
На втором месте после предводителя Своры стоял Орландо как мальчик из хорошей семьи, попавший в дурную компанию. По сравнению с Навигатором Орландо был просто кладезем знаний об эпохе, в которую нас занесло. Озорной, но незлобивый, приверженный фатализму юнец.
Третьим, естественно, был отец Иоганн – циник и стоик. По-современному – воинствующий пофигист. Он отлично понимал, что происходит сейчас в Европе (сейчас?! Тогда!!!), разумел, что вмешаться и ничего исправить он не сможет, а следовательно, напоминал мне и Дастину о нашем собственном положении.
Четвертая симпатия являла собой девицу лет двадцати семи, неженатую, но имевшую ребенка – бледную девочку по имени Ханна. Саму девицу звали Мелисентой, родом она происходила из Вестфалии, а прозвище носила «Божья Овечка», что в переводе на латинский звучало как «Агнус Деи». Это не совсем соответствовало ее характеру, но, как известно, прозвища дают от противоположного. Мадемуазель Мелисента прежде монашествовала в обители святой Клары Монтефалькской, но после того, как баварские ландскнехты (проходившие неподалеку с одной битвы на другую) мимоходом разгромили монастырь и лишили большинство монашенок ангелического сана путем вульгарного насилия, оставила прежнюю жизнь и с горя подалась в обозные шлюхи. Между прочим, девочка Ханна и была живой памятью о баварцах и последней ночи в тихой обители… Никогда бы не подумал, что такая бой-баба, как Мелисента, когда-то носила францисканскую рясу.
– Густав! Густав, ядро тебе в задницу! – вопила тонким, разрывающим слух голоском Овечка-Мелисента, попутно отвешивая затрещину тому самому забияке, которого обработал Дастин. – Ну давай разберемся, паршивец! Кто мне обещал сережки с топазами после штурма Люденшайда? И где десять талеров моей доли? Пропил, негодяй?
– Ты их еще не отработала, – лениво зевал громила, бросая красноречивый взгляд на декольте Овечки. – Герр Дастин, где тут у вас свободная комната с кроватью?
– Ах, не отработала?! – Девица уткнула руки в бока и угрожающе взглянула на обидчика. – Кто ко мне всю прошлую ночь подкатывал? Ребенку спать не давал?
– Тоже мне ребеночек, – хмыкнул Густав, явно имея в виду дочку Мелисенты. – Таких детишек во вражеские города запускать на денек надо. Никакой штурм не потребуется, сами сдадутся, лишь бы забрали поскорее.
– Дядя Густав, – наябедничала восседавшая здесь же Ханна, – третьего дня мне под юбку залезал. Своими шершавыми лапами. Вот.
В следующее мгновение голова «дяди Густава» оказалась под ударом прихваченной разъяренной мамашей глиняной пивной кружки. Только осколки полетели. Бородач тихо съехал со скамьи и завалился под стол. Мелисента нагнулась, подоткнула юбки и начала деловито обшаривать карманы поверженного. Дастин, мирно беседовавший с фон Цорном о тактике пехотного боя, послал мне страдальческий взгляд.
– Детка, – я тронул девочку за плечо, – когда взрослые дяди лезут тебе под юбку, надо сразу говорить: «Отвянь, педофил». Ясно?
– Как-как? – заинтересовалась Ханна. Я повторил. – Ага, спасибо. Запомню.
– Варварство, – повздыхал отец Иоганн, восседавший за соседним столом. – Даже невинных детишек, и то… Эх, времена топоров и мечей! Ей-ей, конец света грядет… Вы, сударь, давно у хозяина помощником?
– Порядочно, – буркнул я в ответ, наблюдая, как Мелисента отправляет в непознанные недра декольте изъятые у Густава невеликие сокровища – два невзрачных колечка, пресловутые сережки и полдесятка золотых монет.
Дело шло к вечеру. Дочка Мелисенты отправилась во двор – поиграть вместе с нашим слонопотамьим пастушком Хансом и Квазимодо (слонопотамчик, превосходивший габаритами самую жирную свинью, с удовольствием возил детей на спине). Пьянющие в дым вояки Черной Своры засыпали прямо за столами, двое поссорились и пошли на улицу выяснять отношения. Фон Цорн разговаривал с потертым святым отцом о чем-то своем. Дастин уныло листал книжку товарища Сталина, пытаясь найти знакомые русские буквы. Я откровенно бездельничал.
– Герр Теодор? – Знакомый голос вырвал меня из полудремы. – Ты в тарок играешь?
– Чего? – вскинулся я. Рядом стоял синьор Орландо ди Милано. Если судить по лицу, юнец тоже маялся от скуки. В правой руке знаменосец сжимал изумительно засаленную карточную колоду. – Тарок? Это что такое? Карты?
– Можно называть и так. – Орландо развязно уселся напротив меня и бросил на стол стопку квадратиков из плотной, разлохматившейся по краям бумаги. – Разве никогда не видел? Самая модная игра в нынешние времена. Даже при блистательном парижском дворе играют. В салоне его светлости кардинала де Ришелье тоже…
– Ришелье, – вздохнул я. – И три мушкетера. Ты, часом, такого господина д’Артаньяна не знаешь? Из синей роты?
– Мы по Парижам не гуляли, – отрекся Орландо. – Играть, в общем, будешь? Моя ставка – два талера. Смотри сюда. В тароке есть четыре масти…
Спустя полчаса я просадил тридцать талеров, а Дастин обозвал меня растратчиком, ибо пришлось брать деньги из кассы трактира. Подозреваю, что Орландо жульничал, но поймать студента за руку не удалось.
Ознакомительная версия.
