— Значит кризис на завершающей трети, — Хором говорят Кнопка и Корь, после чего следует обмен понимающими взглядами и Корь продолжает.
— Но биотехнологии — это что? Следствие слабости материальной базы или внешнее влияние?
Филин разводит руками.
— Установить не удалось, не хватает данных наблюдения, и вообще — это все даже не теория, это и до гипотезы не дотягивает. Так — рабочая версия, не более того.
Корь некоторое время качается из стороны в сторону, а потом кивком выразив благодарность докладчику, переходит к следующему вопросу повестки.
— Что у нас с хвостами?
— Накосячили. — отвечает Молоток, будто вбивая гвоздь в крышку гроба. Повисает мертвая тишина.
— Про радиоизотопный анализ помним? — Смилостивился, наконец, Молоток (разом исчерпав свою словарную норму на полтора месяца вперед) и бросил недовольный взгляд на обмершего Филина.
Бедный глава группы аналитиков схватился за голову, пытаясь, то ли проверить что она еще на месте, то ли открутить нафиг. Смотреть на него было очень грустно.
— При создании, например — литьем, какого либо предмета в его состав включается определенное количество радиактиных элементов. Их изотопный состав в основном зависит от возраста планеты и уникален для каждой, — монотонно бубнит Филин строки какой-то лекции, все ниже свешивая уши, — в частности изотоп алюминия с номером двадцать шесть, имеет период полураспада в семьсот тысяч лет, образуется в верхних слоях атмосферы при бомбардировке аргона космическими лучами. Его количество зависит от активности звезды и расстояния до нее, по его следам, в разных геологических слоях, судят об изменении активности светила.
— А мы с какой планетки баночку местным подарили? — Почти мурлыкая спросила Корь, отвешивая Филину затрещину.
Не болезненную и даже не обидную, она сама в ситуации виновна не меньше, а так — чтоб встряхнулся и перестал себя жалеть, инвалид умственного труда.
Но ответить тот не успел — Молоток как призрак материализовался возле стола руководства и положил на него злополучный предмет. Все уставились на качающуюся банку как загипнотизированные, не в силах отвести взгляд.
— Ээээ — только и смогла выдавить Ромашка.
— А он, вместо банки нанопорошок люминия, полученный методом самоподдерживающегося высокотемпературного синтеза подложил. — Ответил вместо Молотка его второй номер Мурзик, — два дня на это грохнули, только чтобы все из местных материалов сделать. Так что — пускай теперь анализируют…
Группа хором с облегчением — «Ну и Господь на встречу!»
* * *
«Кто же ты — Молоток», — думал Седой, отправляясь в свое логово, — «социопат, не признающий никаких авторитетов и общественного мнения, превыше всего ставящий мнение собственное, но никогда при этом не ошибающийся. Ни в грош, не ставящий умственные способности окружающих, и готовый рискнуть жизнью, только чтобы исправить чужую ошибку, но так щадящий чужое самомнение, что при этом не смеешь даже на нее указать. Уже десяток раз бы спустил с тебя шкуру за забивание болта на прямые приказы, если б ты каждый раз не оказывался безнадежно правым, а я — идиотом.
Да и четко понимаю, что не поможет это, все окружающее влияет на тебя как погода на камень. Ничего не может проникнуть в душу снаружи.
Если сравнивать с камнем, то ты даже не алмаз — нефрит. Если по алмазу ударить молотком он разлетится на осколки, а вот если ударить молотком по нефритовой глыбе — осколками разлетится уже молоток. В тебе, как и в нефрите, слишком все переплетено, чтобы можно было найти слабое место».
«Одного боюсь», — подумал Седой, направляясь к чурбачку, заменяющему стул рядом с таким же основательным столом, — «Даже нефритовая глыба лопается при перепаде температур. Слишком ты безошибочен, мой мальчик, а ведь от случайностей невозможно застраховаться. Слишком сильным ударом может оказаться понимание, что и ты небезупречен. Жаль, но и помочь не вижу чем»
— Пфе, — раздалось в спину, — если б ты знал, как часто я на самом деле ошибаюсь!
Как же удивительно меняет лицо улыбка. И не признать в этом мальчишке с сияющими от счастья глазами, прежнего Молотка, у него даже речь изменилась, звенит колокольчиком.
— Просто в отличие от стрельбы, где промах тебе поправить уже никто не даст, ошибку всегда можно исправить — если быть к этому готовым и не надеяться на собственную непогрешимость. Всегда есть на это время — вот.
И, по-мальчишески вздернув нос, а также напоследок показав язык севшему мимо стула (буквально) учителю, очередная загадка растаяла во тьме коридора.
* * *
Забирать возвращающуюся с практики команду курсантов всегда немалое веселье. Но сегодня группа повела себя неожиданно. Вместо того чтобы сначала устроить грандиозную пробку в грузовом створе, куда и тяжелый танк уверенно проходит, а потом всесокрушающим, как цунами, писком-визгом пронестись по десантному трюму во имя великой цели — успеть первым к дальнему концу, где находятся ящики НЗ. И там устроить свалку за позабытые за время автономки, и такие привлекательные лакомства.
Эти входили быстро и размеренно — будто возвращалась спаянная не одним десятком выбросов команда ветеранов.
То, что это не так, говорил разве что рост возвращающихся — почти половина от обычного. Заботливо уложенный в аварийный комплект пятикратный набор сладостей остался невостребованным. Малыши двумя ручейками друг другу в затылок вливались в трюм, организованно складывали свой груз посредине и, в полной тишине, располагались в специально для них установленных креслицах. «Даже ни один пристегнуться не забыл», — отметил наблюдавший за посадкой через внутреннюю сеть пилот.
Мелькнула невольная мысль, что это действительно боевое подразделение, просто в него специально отобраны бойцы очень маленького роста. Борттехник тоже удивленно посмотрел на входящих — бросился в глаза совсем уж крохотный малыш, тащивший громадную рыбью голову длиной в половину собственного роста, а диметром так и поболее, раза в полтора. Пространство трюма заполнилось одуряющим запахом копченой рыбы, но от спокойного выражения на детской мордашке начала подниматься дыбом шерсть на пояснице.
Сунув в зажимы на стене дубинку (свалка возле ящика с ништяками, бывало, переходила в нешуточную драку) борттехник рванулся к ближайшему экрану — смотреть, что же такое приключилось, чтобы детишки забыли о своей обычной манере поведения. По мере просмотра брови поднимались все выше, а уши начали делать «ножнички».
— Ничего не понимаю, ни одного двухсотого нет, даже трехсотых не было. Поохотились вон как, — в этот самый момент в проем вплывал пристегнутый к антигравам здоровенный череп с дыркой во лбу, от взгляда на зубки украшающие челюсти, внутри само собой холодело, — что ж они смурные такие?
