— Хватит изображать из себя китайца в Нанкине, помоги лучше Отто накрыть на стол. Сегодня твой последний день с этим комплексом, так что мясо можно и даже нужно.
После этих слов мой поутихший энтузиазм и обильная слюна вознеслись к небесам. Наверное поэтому я и не заметил странный взгляд своего дяди. Кто знает, может, встреться я с ним глазами, то убежал бы без оглядки из этого места. И никакие машины, косули, похитители или йокаи меня бы не догнали. Потому что в глубине глаз Сэймэя редкими самоцветами искрилось сочувствие.
Глава 18
Здоровье без силы — то же, что твердость без упругости.
Козьма Прутков
Вкус пилюли вверг меня в недоумение. Наверное, так могло пахнуть нагретое серебро, если бы человеческие органы оказались способны уловить столь тонкие материи. Жидкая кондиция почти не ощущалась — зелье влилось меня одним студенистым комком, глухо ухнуло в недра желудка и начало медленно распространяться по организму, попадая в кровь, забираясь под кожу, ломаными линиями уходя к тканям и органам.
— Чего ты ждешь? Иди вперед. Твой последний день занятия на клановом комплексе, — Сэймэй неожиданно мягко подтолкнул меня в спину, а Отто чуть ли не за руку отвел к зияющему провалу входа.
Я не чувствовал себя заторможенным, хотя, безусловно, им являлся. Нет, что-то куда более неприятное сковало мои движения. Страх, тревожность, щепотка сожаления и глухая ностальгия — десятки эмоций смешивались на участке где-то между животом и солнечным сплетением.
Перед самым входом в комплекс на меня напал настоящий ступор. Пришлось буквально переступать через себя, стискивать зубы, приказывать ногам сгибаться и тащить непослушное тело внутрь.
"Как я вообще должен в таком состоянии тренироваться? Мне наваляет даже боксерская груша или манекен для дзюдоистов!" — Остатки прошлого возмущения поднялись в моей душе мрачным огнем, но тут же оказались перемолоты прежним негативом и присоединились к моей прекрасной Леди Тревожность.
Впрочем, тугой комок злости растворился без следа, стоило мне войти внутрь. Странно, но ни одна палка на входе не стала долбить меня по загривку. Ни один выверенный механизм не попытался подсечь мне ноги, хлестнуть канатом по шее, внезапно испугать светозвуковой вспышкой, обжечь горячим паром.
Я совершенно привычным образом зашел в лабиринт, сделал пару шагов и нерешительно остановился. Потому что редкий, обманчивый свет так и не думал загораться. Вместо этого подтянулись совершенно другие источники. Слабые, недостаточные даже для придания предметам очертаний, но мое болезненно обострившееся зрение с лихвой перекрыло эти недостатки.
Я помотал головой, несколько раз зажмурился, привыкая к рези и навязчивой контрастности черно-белого мира вокруг, а потом замер. Потому что никаких тренажеров и механизмов вокруг меня больше не существовало. Неожиданно для себя, я оказался совершенно в другом месте.
Исчезли стены, переплетения деревянных механизмов, скрытые шестеренки, обманки, ниши, мягкий скрип бамбуковых сочленений вкупе со свистом железных "клювов" и металлических искр от соприкосновения орудий с полом. Вместо этого пространство словно бы расширилось, скакнуло вверх и вниз.
Блеклые, прерывистые огоньки светильников сменились отражением Луны сквозь решетку. Плоский трепещущий блин на маленьком куске черной поверхности сточных вод. Свежее весеннее утро сменилось ледяной русской зимой. Я снова стоял в той зловонной клоаке, в которую упал в прошлой жизни. Снова дергался, извивался как червяк верхней половиной своего тела, провалившись в канализационный люк.
Мои ноги, как и в тот раз, жгло холодной водой и сводило судорогой, горела огнём застрявшая в щели толстого ледяного налета поясница, скрипело железо в глубине туннеля, бегали и пищали крысы, шелестели панцири насекомых, а где-то далеко мигала оранжевым светом маленькая аварийная лампочка.
И вот сейчас, в первый раз за мою бытность Кодзуки Кано, я впал в самую настоящую истерику. Я рвался из плена ледяной ловушки как медведь из капкана, я ревел, орал, рыдал, звал всех, до кого мог дозваться. В тот момент мне было наплевать на гордость, репутацию, честь и совесть. Нет, лишь бы не опять, лишь бы не очередная смерть в зловонной клоаке, не ужас от потери конечностей, не зверский голод, не вкус тухлой канализационной воды с плавающими в ней тушками мертвых зверьков и городскими нечистотами.
Кажется, мое зрение двоилось. Я одновременно видел и изморозь на стенах тоннеля, и росчерки бешено вращающихся бамбуковых лопастей. Наблюдал за агонией коренастого, совершенно некрасивого человека глубоко за сорок и четкими, выверенными движениями молодого парня с плавной, породистой физиономией.
Крак!
Ломается верхняя корка снега под онемевшими пальцами моей первой ипостаси.
Хруст!
Ломается лучезапястная кость подростка. Он зашел слишком глубоко, слишком сильно взвинтил темп. Как будто тренировка на грани жизни и смерти была способна усмирить пожар в его душе.
Скрип!
Скрежещут, обламываются красные ногти о твердую корку вокруг его "проруби". Хлынувшая из-под пальцев кровь пятнает снег, расплывается кровавыми кляксами на поверхности текущей рядом воды. Человеку плевать. Он чувствует свою скорую смерть и отдает все силы для того, чтобы выжить.
Скрип!
Странный звук похож на лопнувшую резину. Но это рвется, не выдержав заданного темпа, натянутая кожа предплечий хрупкого на вид паренька. Чудовищная рана обнажает мясо, но и там все выглядит жутко: перекрученные мышцы с осколками костей, неестественная поза.
Хырр!
Пар вырывается из-под сжатых зубов мужчины. Он давно перестал чувствовать свое тело ниже пояса, голова кружится все чаще, а раз моргнув, он вдруг понимает, что кровь из лопнувших мозолей уже успела свернуться и опасть ржавой трухой.
"Последний шанс!" — Думает он. Руки сцепляются в замок, тело выгибается дугой…
Удар!
Подросток больше не может использовать измочаленные ладони. Запястья, предплечья и голень — тоже. Он отбивает удары коленями, скользит всем телом под свист бамбуковых палок, напитанными энергией стопами задает общее направление. Со стороны кажется, что человеческая фигурка вот-вот врежется, рухнет на землю, но этого все никак не происходит. Нечеловеческая грация и пластика, словно неведомый воин владеет змеиной ловкостью. Со стороны кажется, что он одержим.
Удар!
Лед трескается под синими, изрезанными, вспухшими от холода и ран пальцами, раздается в стороны, освобождает застрявшее тело из своего плена. Прикосновение ледяной воды выбивает воздух из легких. Изнемогающие руки с усталым облегчением опускаются вниз, в холодную воду. Мужчина уходит под лед без единого звука. Легкий плеск, стайка пузырей на поверхности, скрип трущихся друг с другом льдин на периферии — этот тихий, успокаивающий шум стал последней эпитафией ненужного человека. Куда более естественной, чем фальшивое торжество похоронного ритуала под нарочито-языческий реквием.
Плеск!
В тот момент, когда ледяная вечность смыкается над макушкой мужчины, картинка перед глазами перестает двоиться. Кано падает на колени, быстрыми жадными глотками начинает всасывать в себя воздух, а затем медленно подносит к своему лицу измочаленные руки. Стук сердца, осознание и дикий крик, полный боли, ужаса и… облегчения.
* * *
— Как он? — Спокойным, выверенным тоном спросил Сэймэй у своего водителя. Отто, по своей дурацкой привычке, сделал секундную паузу, бросил долгий взгляд на бледное, заострившееся лицо паренька, повернулся к своему господину и обстоятельно начал доклад:
— Для начала, хочу похвалить ваши действия и проявленное хладнокровие. В теории, следовало бы подождать еще семь, а то и восемь минут, однако вы правильно сделали, что прервали его сумеречное состояние. Не знаю почему, но пилюля оказала на него слишком сильный эффект. Как будто парню не пятнадцать, а, самое большее, двенадцать. Да еще с обширным травмирующим опытом.
