Шестой шаг для честного обывателя — это подведение итогов.
Итак, полвека современные физики совершенствовали теорию струн, и она за годы своего пути сильно изменилась.
М-теория обладает по крайней мере двумя печальными свойствами.
Во-первых, она очень сложна (не в том смысле, что непонятна честному обывателю, а в том, что её описывает очень сложная математика, которую приходится упрощать. Чтобы хоть как-то иметь с ней дело).
Во-вторых, её практически невозможно проверить — и хотя, когда физики просят денег на проекты типа Большого адронного коллайдера, они говорят, что тут-то мы и прорвёмся, но сами (получив или не получив деньги) признаются, что надежды на это мало.
Но это перевешивается надеждами на будущее М-теории — она уже избавила физику от многих противоречий и имеет шанс вырастить внутри себя Единую теорию поля и взаимодействий, помирить Теорию относительности с квантовой механикой и достичь гармоничной картины Мироздания.
И наконец, седьмой шаг, вернее оптимистическое завершение, похожее на день отдыха — воскресенье.
Что делать с современной физикой честному обывателю? Не пугаться и, насколько позволяет свободное время, изучать то, что сообщают физики.
Была такая история много лет назад: советский учёный Понтекорво (итальянец, эмигрировавший в СССР — не слишком редкое в те годы явление), гуляя в окрестностях Дубны, заблудился. Однако учёный встретил тракториста, который взялся подвезти Понтекорво в сторону дома. В пути они поддерживали разговор, и тракторист спросил, чем именно Понтекорво занимается.
Тот ответил предельно точно — «нейтринной физикой» (собственно, Понтекорво был одним из её создателей). Тракторист возразил:
— Вы иностранец, и не совсем точно употребляете некоторые слова. Вы же имеете в виду не нейтриную, а нейтронную физику!
Понтекорво, рассказывая об этой встрече, всегда приговаривал:
— Надеюсь, я доживу до времени, когда уже никто не будет путать нейтроны с нейтрино!
Физика стала куда сложнее, и путаница с нейтрино уже кажется нестрашной по сравнению с колеблющимися мембранами в глубинах микромира. Заблудившийся в чужих теориях обыватель может утешать себя тем, что следующим поколениям его проблемы будут казаться вовсе не такими сложными.
Селифанов опять достал свою цилиндрическую пачку денег и вытащил оттуда три купюры.
* * *
— А вот, кстати, о сворачивании пространства, — сказал Селифанов. — Типа, вопрос: откуда пошла традиция сворачивать некоторую сумму денег в цилиндрик, а не держать их в пачке? Только, если можно, по существу — я-то фильмы тоже глядел, сам сворачивал, миф о наименьшем объёме помню. Плавали, да.
— Чтоб хранить в пулеметных лентах, — сказал я.
— …Или в газырях, — вставил Мушкет.
— А может, это что-то из мира криминала? — сказал кто-то.
— Ясен пень, от бандитов.
— Я вот что считаю, — сказал Мушкет. — Это действительно от мафии. Я в какой-то книге читал, что так в тюрьмах и на пересылках прятали деньги во время шмона. Свернул, засунул эту трубочку в зад и дело с концом. Ведь не всегда заключённым в зад смотрят…
— Точно, от бандюганов. А сам цилиндрик «торпедой» называется. Только в оригинале она ещё полиэтиленом оборачивается.
Селифанов с Петрушиным уставились на свою премию. Мне показалось, что они смотрели на свёрнутые в трубочку деньги даже с некоторым испугом.
Один молодой сталкер с очевидно интеллектуальными претензиями бросил:
— Всё, что можно свернуть, то и сворачивают. Сворачивают всё — карты, чертежи и холсты. У нас просто нет этой традиции из-за того, что в СССР у гражданина денег и на пачку не набиралось. Ни на круглую упаковку не набиралось, ни на прямоугольную.
— Я видел в телевизоре передачу про деньги, — сказал Мушкет серьёзно. — Так вот, там выдвигалась версия, что у мафии было суеверие, что нельзя перегибать, то есть — травмировать купюры. Типа, чтобы бабло не кончилось, придумали такой наименее травматичный способ его хранения. То есть закатывают в цилиндр, чтобы деньги не обижались.
— Я вот этого не слышал, — сказал Селифанов. — Уж на что сталкеры суеверны, а такого у нас нет. Я-то верю, что обычай возник у бандитов в связи с определенными суевериями и символами, а потом ушёл в народ. Тем более, тут есть тонкость — во-первых, когда мы передавали так деньги, их очень неудобно было пересчитывать. Это их имманентное свойство. Ну, а на теле-то как раз лучше прятать, распределяя тонкие пачки.
— А может, потому что в таком виде пачка выглядит внушительнее? Ну там, ещё от форсу — мол, я денег не считаю, — сказал кто-то.
— Ещё дело в размерах. Видели новые евро? Это ж простыня какая-то! Все держат деньги на карточках, поэтому бумажные деньги стали сувенирами и теперь увеличились в размерах. Многие банкноты прошлого, да и нынешние напоминают гравюру, которой место в рамке на стене. Что их, вчетверо складывать? В свиток их, в свиток!
— А у меня бабушка в кровать деньги прятала, — вдруг вспомнил Петрушин. — В кровать, да.
— Точно, — подтвердил кто-то. — Деньги в ножки кроватей стальных прятали. Отвинчивали набалдашник, и — туда, в трубу.
— Ну, да, шишечки такие были никелированные… И шарики.
— Но прятали-то куда угодно. Сворачивали в трубочку и обёртывали фольгой и впихивали в тюбик с зубной пастой. Ну, полупустой тюбик…
«Ишь, оживились, — подумал я. — Это вам не теорию струн обсуждать».
— Традиции-то этой три тысячи лет, — вновь вступил очкастый. — Свитки-то… Свиток так устроен, и он такой был, пока не надо было его тайно в автомобиле передавать. Эстетика такая.
— Если б тут была эстетика, то внушительнее было бы, если из денег выкладывали бы самолётики и фигурки животных — как в египетских отелях. Я вот в Египте был, так…
— Всё дело в том, что из-под резиночки купюры мохрятся и иногда вываливаются. Могут вообще веером растопыриться. Поэтому мы их скручиваем в рулон и поверх резиночкой. Чтоб не мохрились.
— Слышь, ты, эстет! В некие годы я, да и присутствующий тут Фимушка, имели дело с пачками разных размеров. Возили денежку так и этак, и в носках и под мышкой, и желание «чтобы не мохрилась» нас совершенно не посещало. Это всё странное желание «чем-то перевязать» — от фетишизма. От тех, значит, людей, что крупную сумму видят, только когда продают свою квартиру. Ты вот погляди — все сталкеры свои квартиры попродавали, кто в девяностые годы, кто потом. Зона нас не отпустит никогда.
Ах, зачем сказал это безвестный сталкер в очках. Есть ведь темы, о которых говорить не принято. Нельзя среди сталкеров говорить о доме, вернее, нельзя напоминать сталкеру о том, что дома у него нет. Потому что культ дома у сталкера, что работает в Зоне, важнее, чем даже культ ждущей его женщины.