— Ну ты и скотина, Олежа, — с улыбкой сказал Ник.
Тот пожал плечами и ответил:
— Я выполняю свою работу — это раз. Два — у меня тоже есть семья. Три — все не так плохо, как ты думаешь. И наконец, четыре: ты слишком самоуверен, затеял опасное дело, а доверяешься плохо знакомым парням. Хорошо, что к нам попал. Впредь будь осторожнее.
Ник поразился метаморфозе: он помнил Олега тупым гопником-шансонщиком, а сейчас его прозрачные глаза обрели осмысленность, движения — четкость, речь — уверенность. Цыкнув зубом, водитель врубил тяжелый рок и выжал газ.
«Расслабьтесь и получайте удовольствие». Ник откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Вспомнились стерильные стены изолята и пузырь слюны в углу Машиного рта. Трепанация черепа и лоботомия.
Одно утешало и вселяло надежду: ехали не в сторону клиники, а на запад, к Рублевке.
За городом свернули на двухполосную дорогу, окруженную черной стеной соснового леса. Машин навстречу попадалось все меньше и меньше. Вскоре лес отступил, и фары выхватили из темноты красно-белый шлагбаум, слева и справа от него угадывались будки охранников. Территорию защищал двухметровый кирпичный забор. Не похоже на секретный объект, больше это напоминало элитный поселок.
Видимо, трепанация черепа откладывается и намечается что-то неожиданное. Но не факт, что приятное. Напряжение схлынуло, защитное отупение тоже.
Навстречу выбежал мужик в куртке, такой же, как у амбалов, замахал руками. Олег показал ему удостоверение, что-то буркнул — шлагбаум поднялся, и «мерседес» плавно поехал по ровной, очищенной от снега дороге, вдоль которой выстроились коттеджи один другого роскошнее.
Тихо, мирно. Падают снежные хлопья на лобовое стекло. У фасадов домов стынут белые прямоугольники и шары фигурных кустов. В огромных черных окнах коттеджей отражаются фонари и черная машина с тонированными стеклами.
Притормозили у крайнего дома, во дворе которого стоял покосившийся снеговик с глазами-мандаринами и носом-морковкой. Ну не может быть, чтобы в подвале — секретная лаборатория и пыточная камера!
— На выход, — скомандовал квадратный и выскользнул на улицу. — Тихо, плавно, без лишних движений. Это и в твоих, и в наших интересах.
Ник выбрался сам, его взяли под локти и повели в дом.
— Никита! — окликнул Олег. — Пожалуйста, не надо геройствовать. Поверь мне, все хорошо.
Квадратный нажал на кнопку звонка — кованая дверь открылась, высунулся еще один охранник, кивнул, освободил проход и сказал:
— Он еще не приехал.
Ник замешкался у входа, посмотрел на козырек, украшенный металлическими гроздьями винограда, на снеговика и переступил порог.
Яркий свет резанул по глазам. Ник проморгался: шикарный холл, на второй этаж ведет мраморная лестница, у стены — прозрачный столик с фруктами и кожаные кресла, в камине потрескивает огонь, пахнет хвоей и цитрусом.
— Присаживайся, — скомандовал Олег.
Сопровождающие уже заняли кресла по краям.
Ник сел, принял непринужденную позу, пробежал взглядом по портретам, развешанным по стенам: неземной красоты белокурая девушка, вот она же постарше, с малышом на руках. Кто эти люди?
Спустя несколько минут во дворе зарычал мотор, голубой свет фар скользнул по стене. Ник напрягся, вслушиваясь в шаги. Щелкнул замок, и на пороге появился Тимур Аркадьевич Реут. Кивнул Никите, повесил пальто в шкаф, небрежно скинул туфли, пересек комнату, взял яблоко и с хрустом откусил. Прожевав, обратился Олегу:
— Снимите с него наручники.
Олег засопел, освободил Ника и, отступив, взял его на прицел.
Реут продолжил:
— Никита, пройдем в мой кабинет. Извини, что заставил нервничать.
Ник оторопел. Реут — и «извини»!
Домашний кабинет Тимура Аркадьевича мало отличался от рабочего. Даже фотография погибшего красноармейца тут имелась. Реут снял галстук и указал на стул. Ник уселся, вперившись в пухлую папку. Реут занял свое место и подался вперед.
— Пора раскрывать карты, Никита Каверин. — Он притянул папку к себе. — Начну издалека. Ты убедился, что «Фатум» — организация могущественная. Они пытаются контролировать не только наши действия, но и мысли. А теперь… Все дети проходят тесты — индивиды с высоким КП выявляются, берутся на учет и корректируются. Если КП выше пятидесяти — это тревожный сигнал. Ты не задавался вопросом, почему тебе позволили разгуливать среди людей с таким высоким КП? — Он умолк на секунду и продолжил: — Это не случайное совпадение и не ошибка «Фатума». Ты ведь читал свое личное дело?
Ник похолодел, и, пока придумывал, что ответить, Реут продолжил:
— Ты — не ошибка. Ты — проект. Мой проект. Именно поэтому тебе на глаза попались собственное личное дело, приказ о плановом выбросе агрессии и много чего еще. Именно поэтому «Щит» никто не трогает, вам помогают, вас финансируют. Молодец, ты пристроил документы в надежное место. Но просчитать тебя не составило труда, поэтому засуетились они, — Реут указал взглядом в потолок, — те, что над нами. И пришлось прибегнуть к не совсем приятным процедурам. Ты уже прочувствовал силу, которая за тобой и подобными тебе?
В голове Ника все смешалось. Что это — попытка открыть глаза, завербовать или вывести на чистую воду? Похоже на правду — слишком много было случайных совпадений.
— Когда-то я был похож на тебя, — продолжил Реут. — Они отняли у меня все — семью, любовь, сына. У меня было два выхода: смерть или полужизнь. Как и тебе, хотелось восстать и разнести всё к чертям. Но что может молодость? Ничего. Сто тридцать лет я шел к цели. Сейчас у меня есть деньги, связи, люди, готовые жизнь отдать за идею, и есть ты, моя красная кнопка.
— Сто тридцать? — брови Ника полезли на лоб. — Вы хотите сказать…
— Я служу им, и они мне так платят — думают, этого достаточно. Они даже уверяют, что я со временем займу место Председателя. Но верится с трудом — Председатель умирает уже несколько десятков лет. По сути, мы совершаем преступление против человечества.
…Человек с белесыми глазами, а он, Ник, — парень в рабочей одежде. По улице катятся экипажи, чихают редкие, смешные машины. От белоглазого веет силой и… тленом.
…Темноволосая женщина — близкая, родная. Улыбается. Над губой родинка. Старинное платье до пят облегает круглый живот…
— …Ты стал другим человеком. — Она же, но чуть постарше, в черных глазах — слезы. — Этот раз — последний! Или мы, или эта дурацкая работа!
В горле застревает ком. Хочется обнять ее, утешить, но нельзя. Ник понимает: он живет, чтобы защитить ее и сына. Если он уйдет, они будут в безопасности. Вокруг него всегда что-то происходит.
