Он ухмыльнулся.
— Это сказал мне Касселехат. Это походило на тарабарщину.
— Но что должно произойти? — настаивал Кэкстон.
— Ну, ради же Бога!
Ренфрю мягко взглянул на него, и тут Кэкстон вдруг с удивлением понял, что перед ним был совершенно нормальный, старый Джим Ренфрю, абсолютно в здравом уме, только как-то лучше, сильнее. Ренфрю тихо сказал:
— Ну что, это нас просто выбьет из области допустимости, и тем самым вернет нас назад…
Удар!
Корабль очень сильно накренился. С грохотом Кэкстон ударился об пол, отлетел, а затем чья-то рука — Ренфрю — подняла его. И все закончилось.
Он поднялся и обнаружил, что они больше не падали. Он посмотрел на приборную панель. Огоньки были тусклы, но не повреждены, все стрелки прочно показывали на ноль. Кэкстон обернулся и уставился на Ренфрю и на Блейка, который жалко поднимался с пола.
Ренфрю убедительно сказал:
— Пустите меня к панели управления, Питер. Наш корабль, возможно, поврежден из-за маневров, которые вы пытались провести, но я бы хотел добраться ближе к Земле до того, как нам придется забраться в нашу спасательную шлюпку. Вы двое одевайтесь в спасательные скафандры и принесите мне мой. Торопитесь. Я не рискну переходить на ускорение до тех пор, пока мы не будем надлежащим образом одеты.
Целую минуту Кэкстон смотрел на него, а затем кивнул. Позже он стоял возле Блейка, когда Ренфрю установил рычаги и потянул за акселератор. Ренфрю взглянул на них.
— Мы достигнем Земли примерно через восемь часов, — сказал он, — и это будет примерно через полтора года после нашего отъезда пятьсот лет назад.
Страшная мысль дошла неожиданно до сознания Кэкстона… «Одиночное солнце, — подумал он изумленно, — выпустив из своего поля, оно просто выбросило их в период времени, находящийся за его пределами. Ренфрю говорил, что это происходит с ускорением в четыреста девяносто восемь лет и семь с чем-то месяцев и…»
С пониманием всего этого ужас кризиса еще больше усилился. И до него дошла истина его нынешнего поло-Жжения. Он стоял, охваченный ужасом: «Но это же означает… мы вернулись!»
Вернулись в двадцатый век.
И на этот раз у него была лишь одна слабая возможность снова найти когда-нибудь след в будущее: тот кинопроектор!
Кэкстон глянул на имя в книге регистрации города Кисслинга: Магольсон. Дэниель Магольсон. Через некоторое время он оторвал взгляд от страницы и подумал о том, как неоригинальны люди. Магольсон, вероятно, пользовался этим именем во всех периодах времени, куда он отправлялся, по-видимому, полагаясь на то, что за ним никто не последует, или никто его никогда не выследит.
Да и кто мог следовать за ним? Остальные обитатели Дворца Бессмертия! Да, конечно. Но они были малочисленны. И Обладатели, очевидно, полагали, что использование одного имени упрощает дело: это, несомненно, предотвращало путаницу. Если вы всегда были Дэниелем Магольсоном, тогда вы никогда не начнете вдруг удивляться, кто вы теперь. Где бы это «теперь» не произошло.
Что беспокоило Кэкстона, так это то, что это походило на конец следа. Как он это представлял себе, какой-то Обладатель времени вел какое-то дело в Кисслинге. Находясь там, он продал Квик-Фото кинопроектор, который довольно давно и положил начало этому сумасшедшему поиску. А затем вышел из этого дела и сделал вид, что перебрался — куда? На Западное побережье: так было установлено по его предыдущим запросам.
Даже тогда, вспомнил Кэкстон, этот шаг казался неясным. Выйдя на улицу города, Кэкстон вспомнил также и то, что он уже слышал имя этого человека во время того запроса, только тогда это казалось неважным, и имя выскользнуло из его головы, было столько имен, столько людей, которых он встречал в свою бытность торговым агентом. В его воспоминаниях это походило на одно большое размытое пятно из «никого».
Тем не менее, поскольку он был упрям и отказывался делать предложения, он отправился на почту и спросил о пересылочном адресе Магольсона. Человек, подошедший к стойке, отошел куда-то от окошечка и, наконец, подошел с карточкой.
— Да, — сказал он, — мы храним их некоторое время. — Он объяснил. — Просто в таких небольших местах мы более услужливы.
Этот лысый человек был никем для Кэкстона, и он когда-нибудь умрет без выбора жить вечно, несомненно, даже без мысли об этом. Но когда Кэкстон протянул руку, что бы взять карточку, тот одернул руку и сказал:
— Простите, я не могу вам это показать. Не положено. Что я могу сделать, так это принять письмо, которое вы напишите и переслать его. Захочет ли мистер Магольсон ответить вам — это его дело, — он виновато улыбнулся.
— Минуточку, — сказал Кэкстон, — не уходите.
Он зашел за стойку, вытащил бумажник, вытащил стодолларовую банкноту, которую он спрятал в руке таким образом, чтобы было видно ее достоинство. Затем снова подошел к окошку и показал ему банкноту.
Припухшие глаза немного расширились. Потом человек тихо сказал:
— Где я могу встретиться с вами после четырех — после работы?
— В Кисслинг-Отеле, — ответил Кэкстон.
Его ладонь накрыла банкноту. Если какая-то часть этой сцены и была замечена другими служащими, или человеком, который встал сзади Кэкстона, все равно увидеть деньги было невозможно.
Кэкстон повернулся возбужденный, но со сдерживаемым возбуждением. Было всего лишь несколько минут после полудня: ждать надо было долго.
Приложенные сто долларов к цене за адрес ничего не значили. После того, как он убедил Блейка и Ренфрю высадить его в своем родном городе, он сходил в банк, где у него оставалась небольшая сумма денег, и выписал контрчек. Затем он пошел туда, где хранил свое имущество, взял ключ от сейфа. Пошел в другой банк — где под вымышленным именем хранился сейф — и какое облегчение, когда в уединении кабины он поднял крышку и увидел сто тысяч долларов, которые дал ему Ренфрю перед тем, как они отправились на Альфа Центавра.
Какое облегчение, да, и какая оценка его собственных стремлений. Деньги, разумеется, предназначались Ренфрю для раздачи кредиторам и наследникам Питера Кэкстона. Но он, имея свой план, со страстной решимостью думал, что он вернется. И, слава Богу, он вернулся.
Вспоминая о том моменте, сидя в Кисслинг-Отеле, глядя из большого окна на эту серую улицу двадцатого века, Кэкстон ждал почтового служащего и думал: «Ну ладно, значит это было несчастье, это одиночное солнце вдруг низвергло меня обратно туда, откуда я начал… это точно».
Ну конечно же, то, что деньги были здесь, ждали его, как он и представлял, конечно это был знак того, что все происшедшее было не напрасно.
Ощущение приближающейся победы становилось сильнее, и когда, примерно в восемь минут пятого, в отель зашел служащий, они вышли и, пройдя в переулок, обменяли деньги на небольшую белую карточку с адресом.
