Эх, Гриша!.. Сколько писем ты отправил из Чечни той женщине, которая обещала любить и ждать, что бы с тобой ни случилось?
Стольников знал эту историю с начала до самого ее конца.
Гриша лежал на кровати и вдыхал воздух, лишенный аромата ее ночного крема. Вот уже полгода ему приходилось соблюдать правило, рекомендованное не врачами, а близкими. Им незачем спать вместе. Лучше в отдельных комнатах и даже на разных этажах. Поэтому он торопливо поддержал мать Лизы, когда та словно невзначай обронила мысль о разумности сна порознь.
– Я и сам так думаю, – сказал он, положив на колени ладони, ставшие вдруг непослушными от молчания, которым Лиза встретила слова матери. – Я и сам сегодня предложил бы это, не окажись вы находчивее меня. Конечно, я беспокою Лизу, а это неправильно.
Девять месяцев назад чеченский танк появился перед его «Т-72» так же неожиданно, как смерть приходит к человеку, голодному до жизни. Как в кошмарном сне вылетел он из переулка в Октябрьском районе Грозного. Все сложилось бы иначе, если бы наводчик «Т-72» оказался проворнее чеченца, сидевшего в «Т-62». Но Глинский замешкался, и эти две секунды отчаяния перечеркнули жизни всего экипажа, в состав которого он входил.
После выстрела в упор башня качнулась, крышки всех люков были сорваны. Гриша, помнил, как он растерял остатки соображения, обезумел, рычал от боли и искал дорогу наверх. Море пламени поглощало его, обжигало до треска. Он дико кричал, пытаясь ухватиться руками за раскаленные края люка.
Он помнил землю, принявшую его. Над ним слышалась русская речь, но уже потом, через несколько часов, когда его нашли после боя, а он уже смирился со смертью.
Прошло три месяца. Он лежал в больнице, весь стянутый бинтами, хранил в темноте образ Лизы и не имел возможности его оживить. Чеченский наводчик из армии Дудаева превратил остаток жизни Гриши в ночь, нестерпимо долгую, бесконечную, убивающую все живое вокруг. При этом слух и обоняние обостряются до предела, становятся идеальными. Так претворяется в жизнь воля Господа нашего, преисполненная сарказма.
Он не мог видеть ничего, в том числе и приближение ночи. Человек без глаз лишен такой возможности. Гриша уставал от дня, поэтому каждый раз пытался угадывать приближение вечера. Он прислушивался к себе, старался распознать тиканье биологического хронометра и угадать, готовится ли его организм ко сну.
Калека пытался хоть в чем-то выглядеть нормальным человеком. Тот, чувствуя приближение ночи, отправляется спать. Только нежить выходит в темноту, когда воздух города пропитывается поздней прохладой.
Гриша хотел быть человеком, поэтому внушил самому себе, что прежде всего должен научиться определять время суток. По крупицам, по привычке. Потом он сможет наливать чай и относить его Лизе в постель, как бывало раньше.
Возможно, Гриша даже станет лучше. Ведь когда человек становится вдруг слепым, он обретает новые способности и лишается неприятной необходимости видеть людскую подлость и ее последствия. Господь поровну поделил добродетели. Одному жену, а другому любовь к ней. Кому-то острый слух и невероятно тонкий нюх, а кому-то возможности видеть.
Спустя год Гриша уже научился распознавать превеликое множество звуков. Он лежал на втором этаже и угадывал сорт кофе, банку которого Лиза открывала для завтрака на первом. Гриша понял, что, становясь совершеннее, он не делался желаннее. Калека не интересовал того человека, ради которого он вернулся в этот мир.
Вдруг ему в голову пришла мысль о том, что еще в августе прошлого года он мог добраться до окна палаты и поставить судей небесной канцелярии в печальную необходимость изменить приговор, объявленный ему. Гриша тогда перестал получать письма от Лизы. Девушка знала, что бывший лейтенант, которым она когда-то была очарована, ослеп и обгорел. Лиза словно помертвела после его возвращения. Она растеряла порядок слов и мыслей, стала для него еще более незнакомой, чем была в июле девяносто первого, когда только начинала прогуливаться в парке с собачкой мимо него, сидящего перед мольбертом.
После окончания училища он приехал домой, в отпуск и тут же занялся любимым делом – рисованием. Выйдя из училищных стен, Гриша почувствовал острую необходимость свободы и большого количества людей без погон вокруг себя. Надышаться всем этим и туда, на службу, о которой они со Стольниковым мечтали с пятого класса школы.
– Вы славно рисуете. Ваши работы обворожительны, – сказала она, не выдержав двухнедельного молчаливого обмена взглядами на аллее.
Пинчер ее дрожал от ужаса перед окружающим миром. Он судорожно лаял на странности, угрожающие ему. При каждом звуке, вылетающем из легких, лапки пса тряслись, как в агонии. Он разглядывал Гришу круглыми глазами, похожими на полированные пуговицы, и никак не хотел заткнуться.
– Только я совершенно не понимаю, что на них изображено! – Она звонко расхохоталась, едва не умертвив этим пинчера.
Гриша заметно смутился и тоже рассмеялся.
– Абстрактная живопись слишком терпелива к чужому восприятию, – ответил он, с ужасом понимая, что хотел сказать совсем не это. – Вот видите, вам стало смешно при виде того, что я пишу, а я развеселился, увидев это. Меня зовут Григорий Артемов, если вы не возражаете.
Она не возражала. Лиза – да, она назвала себя Лизой – смотрела на Гришку. Смешливые чертики прыгали в ее глазах, и эта добродушная пляска заставляла его улыбаться. Он видел лицо это две недели, в профиль и анфас, но до сей поры оно всегда оставалось расчетливо холодным и надменным.
Бывали случаи, когда лейтенанту казалось, что девушка вот-вот подойдет к нему и, не скрывая неприязни, спросит резко, раздраженно: «Вы прекратите третировать меня взглядами, или мне сменить парк для прогулок?» В эти мгновения Гришу одолевала жуткая грусть. В течение нескольких дней он чувствовал, что девушка шла по аллее, и не смел поднимать на нее глаз.
И вот все случилось. Она возникла перед ним так же неожиданно, как спустя четыре года появится чеченский танк.
– Чем вы живете, благородный художник?
– Чем живу? – Он вынул нож, начал затачивать карандаш и подвинулся, чтобы девушка могла сесть на стул рядом с ним.
Гриша почувствовал тепло июля, впитавшегося в ее тело, и ответил тихо, словно был повинен в этом:
– Разве вы до сих пор не поняли? Я продаю эти картины.
Она наклонилась, чтобы заглянуть ему в лицо. Проклятый пинчер очертил круг между ними и мольбертом, опутал Гришу и Лизу поводком. Их лица были так близко, что дыхание девушки холодило его губы.
– А на вырученные деньги вы покупаете мороженое?
