На могиле директора кондитерской фабрики был почему-то водружен натуральный адмиралтейский якорь, а солист оперного театра почивал под сенью двух скрещенных авиационных пропеллеров.
Потом пошли сплошь бронзовые и мраморные бюсты – деятели искусств в лавровых венках, ученые со значками лауреатов и военные со звездами героев.
Вообще это место походило не на юдоль скорби, а скорее на престижный дачный поселок, где каждый хозяин стремился переплюнуть соседа по части неправедно нажитого богатства и купеческой роскоши.
Однако Дашка не позволяла Синякову подолгу задерживаться даже возле особо оригинальных надгробий. Она тянула его все дальше, в глубь кладбища, и скоро окружающий пейзаж резко изменился.
Тропинки терялись в некошеной траве, поперек лежали полусгнившие деревянные кресты, а в зарослях кустарников там и сям виднелись могильные склепы, похожие то на заброшенные доты времен Второй мировой войны, то на каменные погреба, возведенные рачительными хозяевами.
– Это все сносить собираются, да боятся эпидемии, – сказала Дашка. – Здесь раньше и холерных, и чумных, и тифозных хоронили… А я думаю, что мертвых беспокоить – последнее дело.
Скоро начались настоящие джунгли. Ива, ольха и береза, взросшие на почве, хорошо удобренной прахом многих поколений горожан, образовывали почти непроницаемый для солнечного света свод. Древние надгробия так замшели, что на них невозможно было разобрать ни единой надписи.
– Под ноги смотрите, – предупредила Дашка. – Тут и в старую могилу провалиться недолго. Вытаскивай вас потом из чужого гроба.
– Я не кошка, чтобы в темноте видеть, – ответил Синяков и тут же чертыхнулся, споткнувшись о вросший в землю могильный камень.
Действительно, солнце уже зашло, и тут, в царстве вечного сумрака, наступила настоящая ночь, которую не могли рассеять ни свет луны, ни огни оставшихся далеко позади уличных фонарей. Это был какой-то форпост давно минувших, смутных времен, чудом сохранившийся посреди современного города. И если в природе на самом деле существовали всякие там лешие, кикиморы и вурдалаки, то они должны были таиться именно здесь.
– Ничего, скоро дойдем, – подбадривала своего спутника Дашка. – Давайте-ка руку…
– У тебя же температура! – воскликнул Синяков, ощутив жар Дашкиной ладони. – Тебе в больницу надо!
– Это не от болезни. Это от предчувствия. Иголка ваша ведь тоже горячей стала… Теперь осторожнее. Здесь ступеньки. Двадцать штук.
– Куда ты меня тащишь? В могилу?
– Это склеп старый. Мертвецов там давно нет.
Из темноты заброшенного погоста они стали спускаться во мрак подземелья. Осторожно нащупывая ногами ступеньки, скользкие от наростов мха и вечной сырости, Синяков свободной рукой касался каменной кладки, от которой ощутимо тянуло стынью.
– Как вы хоть жили в такой холодрыге? – поинтересовался он.
– Летом хорошо было, прохладненько. А зимой костер жгли. Тут всяких деревяшек навалом.
– И кресты жгли?
– И кресты. И доски от гробов. Себе только гвозди оставляли.
– Зачем?
– Гвоздь, найденный на кладбище, большую силу имеет. Не такую, конечно, как иголка ваша, но похожую. С его помощью и зло можно творить, и добро.
– Ну вы прямо какие-то дети подземелья…
– Нагнитесь. Ниже, – Дашка положила руку на макушку Синякова. – Здесь притолока низкая. Лоб можно расшибить.
– Разве ты в темноте видишь?
– Я по памяти иду. Вы ведь в собственном доме тоже без света передвигаться можете… Хотя что я, дура, говорю! Нет у вас давно никакого дома. И вы правильно делаете, что не жалеете о нем.
– Слушай, ясновидящая, не лезь в душу. Скоро мы придем?
– Почти пришли. Сейчас поворот будет влево и еще несколько ступенек.
Сказано это было чересчур поздно. Синяков, отбивая бока, уже катился по этим самым ступенькам вниз. К счастью, их оказалось не так уж много, а навыки самостраховки, приобретенные за время занятий борьбой (на каждой тренировке приходилось падать раз по сто), остались у него на всю жизнь.
– Целы? – поинтересовалась Дашка откуда-то со стороны. – Потерпите, скоро светло станет.
Вспыхнула спичка и пошла гулять по мраку подземелья, оставляя за собой все новые и новые зажженные свечи. Скоро уже можно было различить стены, сложенные из бутового камня, и свод, сплошь покрытый полотнищами пыльной паутины. (И что, интересно, жрали здесь ее хозяева?) Дашкины тени, которых было столько же, сколько свечей, причудливо плясали по всему склепу, дальний конец которого по-прежнему скрывался в темноте.
Убедившись, что поблизости нет ни гробов, ни саркофагов, ни облаченных в саван скелетов, Синяков почувствовал некоторое облегчение. Хорошо рассуждать о покойниках, шагая через шумный городской двор, и совсем другое дело – оказаться ночью в их исконных владениях.
Дашка подошла поближе к Синякову и посветила на него своей свечкой, тоненькой и желтоватой, как макаронина. От свечки исходил приторно-сладковатый запах, который для Синякова, в детстве присутствовавшего на похоронах бабушки, ассоциировался со смертью.
– Церковные свечи? – поинтересовался он.
– Ага, – ответила Дашка.
– Где ты их берешь?
– Тут часовенка неподалеку есть. Раньше там покойников отпевали, а теперь староверы свою службу служат. Вот я иногда туда и наведываюсь…
– А не грех это?
– Еще чего! Огарки все равно потом собирают и по новой в дело пускают.
Синяков тоже вооружился восковой свечой и прошелся по склепу. Ничего сверхъестественного или хотя бы примечательного здесь действительно не было – только вековая пыль да всякий мелкий хлам, к потусторонней жизни никакого отношения не имеющий.
В ближайшем углу, невдалеке от ступеней, которые Синяков пересчитал своими ребрами, лежал рекламный щит кинотеатра «Эра», расположенного по соседству с кладбищем. Поверх щита было набросано всякое тряпье, среди которого выделялась почти новая солдатская шинель.
Рядом виднелось большое кострище, хотя куда здесь мог выходить дым, оставалось непонятным.
Дашка, устало присевшая на скудное ложе, как бы между прочим сказала:
– Кто-то чужой тут успел побывать. И не раз.
Синяков, увлекаемый не столько страстью исследователя, сколько физиологической нуждой, направился было в дальний конец склепа, но Дашка остановила его.
– Туда не ходи!
– Почему?
– Потому! Нельзя, и все. Я сама там никогда не бывала.
– Это что, могильный склеп или пещера Аладдина? – Синяковым овладело раздражение.
– Не знаю. Кладбищу пятьсот лет. Здесь таких склепов не сосчитать. И князей в них хоронили, и купцов. В некоторых тайники имелись, чтобы покойников от злых людей уберечь. Раньше ведь в гроб клали при всех регалиях и украшениях. После революции, говорят, чекисты тут сокровища искали. Из склепа в склеп лазы пробивали. Кое-что вроде бы нашли. До сих пор в краеведческом музее пустые саркофаги демонстрируют. Ну а после все кому не лень здесь шарили. При немцах подпольщики скрывались. Потом многие лазы замуровали, да не все… Брат туда ходил, скрывать не буду. – Она покосилась во тьму, где не горела ни одна свеча. – Долго его не было. А когда вернулся, взял с меня клятву, что я туда никогда не сунусь. Если тебе по нужде, то лучше наверх сходи.
