Кисек и вся ватага замерли, настороженно глядя на меня. Даже волхв Орей оробело зыркнул взглядом из-под седых бровей.
– Ты же говорил, что это потайное место! – напустился на него Кисек.
– А будешь мне дерзить, – устало договорила я, – убью не прикасаясь. Здесь многие, если б встали, то рассказали, как я это делаю.
Я опасалась, что Никодим неосторожным словом или жестом разрушит впечатление от моей бравады, но оказалось. что и он смотрит на меня с некоторым испугом. И начинает подозревать, что в пылу сражения пропустил много интересного.
– А вы, – осторожно поинтересовался Кисек, – разве не пойдете с нами?
– Я приду потом. Когда доделаю все мужские дела. А вы, бабы, идите.
Кисек дернулся на явное оскорбление, но, памятуя предупреждение и находясь рядом с доказательством в виде горы трупов, решил не присоединяться к их числу.
– Мы и не собирались идти, – высокомерно вздернул он подбородок. – Нам еще со всем этим добром, что осталось валяться здесь, разбираться нужно. Добро не должно пропасты – Бокша, – мотнул он головой одному из ватаги – высокому, костлявому парню с редкой молодой бородкой, – поможешь княжескому слуге!
«Я не слуга!» – мысленно возмутился Никодим, но возражать вслух у него не было ни желания, ни сил. Он с трудом. кривясь при каждом движении, поднялся, оперся на плечо Бокши, и они поковыляли вслед за волхвом.
Задавая себе вопрос: «А что, собственно, я собираюсь делать?» – я побрела за ними в глубокой задумчивости.
– К тому, что со стрелой, не подходи. – вдруг сказала мне девочка, обернувшись. – Он жжется! И гордо показала свой указательный палец в зеленом лоскутке – будто я сама не видела, как этот палец обгорел.
«Он жжется!» – хорошенькое надгробное слово над князем Михаилом!
Я подошла к моему лучшему собеседнику, верному другу, который мог бы стать…
Слезы застилали мне глаза.
…который был еще жив, но уже обречен.
Все получилось как-то само собой.
Становясь на колени и наклоняясь над лежащим князем, я покачнулась. Чтобы не упасть, инстинктивно выставила руки вперед и зацепилась рукой – самыми кончиками пальцев – за его хрустальный кокон.
Зажмурилась, готовясь заорать от боли благим матом… Но ничего не произошло. Я будто мазнула пальцами по холодному стеклу. Гладкому, прозрачному. Вовсе не опасному.
После секундного колебания я решилась приложить к кокону ладонь – и опять ничего. Скользкая, прохладная поверхность.
Постучала по ней ногтем. Никакого отзвука. Будто не пустота внутри, а монолитный гранит. Может, так оно и есть?
Я склонилась совсем низко, вглядываясь в спокойное, почти веселое лицо Михаила, в Витвину на его шее, пригвожденную стрелой.
Орей, гордо вышагивавший по дороге, вдруг остановился, озадаченно обернулся. «Жилец… – уловила я его растерянную мысль.-А ведь был не жилец!»
Он всматривался в меня с новым интересом: «Как она это устроила?»
Я замерла, боясь поверить.
Я устроила… что?
Мое лицо по-прежнему было буквально в нескольких сантиметрах от лица Михаила, нас разделяла только гладкая прозрачная поверхность. Филумана находилась почти над поврежденной Витвиной.
Может быть, это? Одна княжеская гривна пришла на помощь другой?
Стрела, торчащая наискосок, чуть заметно вздрогнула. Потом еще раз и еще. И начала растворяться, истаивать, будто сахарная фигурка, попавшая в горячий чай.
– Он будет житы – торжественно провозгласил волхв за моей спиной то, что я и так теперь знала из его мыслей Мои слезы стали капать сверху на хрусталь кокона Не долетая, они исчезали, испарялись Но почему я плачу, когда надо смеяться? И я засмеялась.
Я стояла на коленях, гладила отстраненно-прохладную границу между мною и Михаилом, заливаясь чуть слышным счастливым смехом.
– Княгиня развеселилась? – ехидно спросил Кисек, наклоняясь. – Теперь никого убивать не будете?
И, подражая мне, попытался провести ладонью по поверхности кокона.
Он даже закричать не успел. Громогласный хлопок заставил всех вздрогнуть. А Кисек уже валился навзничь с черной головешкой вместо руки. И был уже мертв – яркий косматый шарик его разнообразных по хитрости и подлости мыслей погас мгновенно, будто его задули.
Некоторое время царило молчание. Ватага смотрела на своего скоропостижно скончавшегося атамана, отец – на мертвого блудного сына, дочь – на почти незнакомого отца. А Нико-дим – с суеверным страхом – на меня. Хотя я – то уж к смерти Кисека не имела никакого отношения! Умер ли тот от болевого шока, или от разрыва сердца, или от апоплексического удара – это мог установить только патологоанатом. Но в этом мире патологоанатомы вряд ли водились.
– А-а! Я же говорила! – нарушил тишину звонкий выкрик девочки, заставивший всех опять вздрогнуть. – Он жжется, жжется!
И она вновь продемонстрировала свой пострадавший палеи – Зачем ты убила моего сына? – спросил Орей Голос его был бесстрастен, а в мыслях сквозило даже удовлетворение: нечестивец получил заслуженное, огонь Семаргла покарал его.
Я обернулась к безмолвствующей публике и буднично предупредила: – Так будет с каждым, кто дерзнет… – Что именно дерзнет, уточнять не стала, только добавила с подсказки старого вот-хва: – И Семаргл этому порукой.
Орей испуганно попятился, часто-часто заморгал: – Ты знаешь Семаргла? – Кого я только не знаю! – напустила я тумана – Идите, Орей, и лечите Никодима как следует.
Орей гордо выпрямился, но заготовленные презрительные слова так и не слетели с его старческих губ. Некие смутные видения пронеслись в волхвовской памяти – и я тотчас озвучила эти видения: – Не я буду следить за лечением. Сам огнеперый сокол Рарог кружится над нами!…
Старик поспешно вздернул голову к небу, лихорадочно ища птицу столь высокого полета.
– В вышине парит ясный сокол Рарог, но невидим он людскому глазу! – напыщенно добавила я.
Волхв метнул на меня взор, полный недоверия, но возражать не стал, а направился в сопровождении внучки и Никодима, опирающегося на Бокшу.
– А вы чего стоите? – грозно обратилась я к присмиревшей ватаге. – Если не хотите меня расстроить окончательно – быстро за работу! Я, княгиня Шагирова, не допускаю таких бесстыдств, как глумление над павшими!
И тут произошло еще одно чудо. Даже я, при всем моем сугубом материализме, иначе как чудом это не могла назвать.
Ожил Порфирий. Я была уверена, что он мертв уже много часов, иначе бы попыталась что-то сделать и для него. Но, может, он просто все это время был без сознания? А тут, когда процессия, возглавляемая неспешным волхвом, проходила мимо кареты, защищая которую Порфирий и погиб, он вдруг открыл глаза и ясным голосом произнес: – Княгиню доставить в Киршаг!
