— Назад! Вернитесь назад!
Поздно. Они уже подбегали к танку. Мой вопль заставил их на секунду остановиться, они не поняли, где опасность. Башня танка была повернута в другую сторону, на это они и рассчитывали, наверное, хотели взобраться на броню. Они не учли одного: Земля Отцов постоянно воевала на сарацинских территориях, и танк был заточен для ведения боев в городе. Любой другой танк можно было обойти вот так безнаказанно. Любой, но не этот. Раздались хлопки, за ними свист, и по обеим сторонам танка со стуком раскатились по асфальту черные мячики. Ариэль дернул меня за воротник, так, что сам упал, я завалился на него. Мы упали за угол, и это спасло мне жизнь. Черные мячики были бомбами. Танкисты увидели, что к ним подбирается пехота, и задействовали находящиеся в кассетах по бокам танка бомбы. Пороховые заряды вышибли их из гнезд, и пространство в радиусе двадцати метров вокруг танка оказалось усеяно ими. За углом захлопали взрывы. Я сполз с Ариэля, встал на колени, и выглянул за угол. Чен, и остальные, лежали на асфальте. По тому, как они лежат, стало понятно, что все мертвы.
— Да что же это, — я впился зубами в руку, во рту стало солено от крови, — как же это, Чен!
Я рванулся вперед, но меня опередил Ариэль. Толкнув меня, так что я опять сел на задницу, он побежал к танку. Башня начала разворачиваться в нашу сторону. Он успел раньше. Одним прыжком взлетел на танк, влез на башню, и рукояткой ножа разбил танку «глаза» — объективы видеокамер. Ослепший танк тут же выстрелил из пушки. Снаряд пробил стену дома, и взорвался внутри, звук взрыва опять, уже в который раз за последние полчаса, наградил меня звоном в ушах. Потом танк стал беспорядочно стрелять из пулемета. Я поспешно отполз назад за угол, чтобы не попасть под очередь. Через минуту пулемет замолчал, скорее всего, кончились патроны. Я вышел из-за угла, и, уже не прячась, подошел к лежащему на асфальте Чену. Наклонился, и тут же отвернулся. Хоронить мы его будем в закрытом гробу. Ариэль, тем временем, добивал танку последние органы зрения. Из прохода, ведущего к цеху, появился Райво, подошел к телам, остановился, молча потянул с головы панаму. Подошли остальные его люди. Подняв голову, я увидел, что в окнах цеха, и на втором этаже уцелевшей трехэтажки опять заняли позиции наши. Они уже не таились, спокойно выцеливая оставшихся в живых, полностью деморализованных врагов. Сухо щелкали выстрелы. С того момента, как колонна повернула на нашу улицу, прошло не больше двадцати минут. Бой был выигран, хоть и дорогой ценой.
Зашипела рация, на связь вышел Вайнштейн:
— Коцюба, ты нужен здесь.
— Что у тебя? — спросил я.
— Тут эти, из танка вылезли, — ответил Вайнштейн.
Я, чуть ли не бегом, понесся вокруг домов к Вайнштейну. Когда подбежал, увидел, что люк в кормовой части танка распахнут, а возле танка переминаются трое в комбинезонах, окруженные нашими. Возле пленных стоял Вайнштейн, закрывая их грудью, а наши наседали.
— Не трогать пленных! — еще издали я услышал, как кричит Вайнштейн.
Я подошел, остановился. Наши, увидев меня молча раздались в стороны. Я оказался с пленными лицом к лицу. М-да, ну и сопляки. Одному, так и вообще бриться не надо, на подбородке прозрачный пушок. На меня глянули честные васильковые глаза из-под соломенных волос. Его приятель, такой же сопляк, в глаза не смотрел, всхлипывал, по щекам текли слезы. Детский сад. Третий держался лучше, зыркал исподлобья, небось, сбежать думал. Да куда тут сбежишь, наших вон сколько подошло.
— Коцюба, они хотят пленных линчевать! А это же дети, посмотри на них! — горячился Вайнштейн. Я посмотрел на него, потом на пленных. Не могу сказать что я долго колебался. Наших сегодня полегло слишком много. Чен… дружище Чен, золотой человек, тоже мертв, и мне еще предстоит рассказывать его детям, как умер их папа. И убили его вот такие же, с невинным васильковым взором мальчики. Нет уж, не будет вам рыцарского обращения. Прошли те времена.
Я поднял автомат и выстрелил плачущему прямо в лицо. В лицо мне плеснуло горячим, потекли струйки за шиворот. Двумя выстрелами я отправил остальных на тот свет. Васильковый перед смертью отвернулся, а тот, что зыркал, так и принял смерть, злобно буравя меня черными глазами, точно хотел напоследок получше разглядеть.
— Ты что, охренел? — Вайнштейн отскочил в сторону, стирая кровавую кашу с лица, — псих чертов!
Не обращая на причитания Вайнштейна ни малейшего внимания, я повернулся к нашим. Все командиры групп уже стояли за мной. Грязные, закопченные, в крови, только блестят белки глаз. Вишневецкий глянул на меня, порылся в карманах, и протянул мне платок. Я кое-как обтер лицо, и устало сказал:
— Ну что, докладывайте, какие у нас потери…
За полчаса, что длился бой, я здорово устал, хоть и просидел большую его часть с биноклем на своем НП. О бойцах и говорить нечего. Народ разошелся по своим углам, сели отдыхать. Понимая, что время ждать не будет, я по рации предложил всем, кто чувствует себя в силах драться, собраться у машин. Подошло полтора десятка человек. Вайнштейн со своим напарником, который так и просидел на запасных позициях дальше по улице, да резервная группа, находившаяся там же. Нам повезло, и все наши сюрпризы, протянувшиеся еще на километр по улице, нам не пригодились. Резервная группа не сделала ни единого выстрела. Вот в таком составе мы и начали грузиться в машину. Подошел Медведь, оставшийся тут за старшего.
— Коцюба, ты, это… за Ромкой там присмотри, — пробасил он. Ромка — это младший из «медвежат». Я кивнул, и захлопнул дверь.
— Да, там танк еще остался, с перебитой гусеницей, что с ним делать? — спросил Медведь напоследок, запрыгнув на подножку.
— Облей его бензином и сожги, — сказал я.
— Как это? Я не могу… — смутился Медведь.
— А ты смоги, — бросил я в открытое окно, и сказал водителю: — поехали.
Медведь спрыгнул с подножки, и так и остался чесать в затылке. Грузовик тронулся с места. Вайнштейн, сидевший между мной и водителем, озадаченно спросил:
— Коцюба, что с тобой? Ты же озверел просто!
Я отвернулся к окну, и оставил вопрос Вайнштейна без ответа. Так и молчал всю дорогу до артпозиции. Когда мы уже порядочно отъехали, водитель, глянув в зеркало, без выражения произнес:
— Запалили.
Я высунул в окно голову, посмотрел назад. К небу поднимался густой столб черного дыма. Медведь смог.
К задней стенке бронебульдозера была приварена труба, на ней развевался флаг. Неподалеку, за бруствером из мешков с песком, стояли гаубицы. Стреляла только одна. Возле нее покачиваясь, прохаживался Сергей, в жилетке на голое тело, в белых перчатках, и фуражке с высокой тульей. На жилетке висел какой-то шнурок, видимо, долженствующий изображать аксельбант. Лицо у него было красным, он явно переборщил с расслаблением перед боем. В руке он держал красный флажок. Один артиллерист подносил снаряд, передавал другому, тот, не торопясь, заряжал, третий досылал специальной круглой деревяшкой. Как она там у них называлась, банник, что ли? Сергей махал флажком, отворачивался, закрывая уши, один из артиллеристов, тоже отворачиваясь, дергал за шнур, гаубица палила. Потом все повторялось. Расчеты двух других лежали на матрацах в отдалении, возле штабелей со снарядами, отдыхали. Я вылез из кабины грузовика, спрыгнул на землю и подошел к отдыхающим. Они уставились на меня, как на привидение. Ну да, видок еще тот. Я так и не нашел времени умыться, и чужая кровь засохла у мня на лице, стянув мускулы.
