Вадислава зовут, хорошо хоть Вышемир подсказал, а то так неловко получилось…
— Ну а своих спутников-то ты имена помнишь? — строго спросил я, когда тот сделал паузу в своей болтовне.
— Помню, как не помнить, мы же с ними давно знакомы, — как ни в чем ни бывало, кивнул Хован, — Вот это Кантемир, — показал он на коренастого мужчину лет сорока с окладистой русой бородой, — Он двоюродным братом Турчану приходился и теперь стал первым старейшиной тускарей. Ты, княжич, не смотри, что он молод, но зато разумней многих старцев. А это Будимир — он указал на худощавого старика с длинной седой бородой «а-ля Хоттабыч», — Он из свапичей.
— А в прошлую нашу встречу, Турчан, пусть боги примут его душу, говорил о том, что у вас, жиган, шесть племен, — вспомнил я, — А сюда только четверо старейшин приехали.
— Так оно и есть, — согласился Хован, — понуро опустив плечи, — Однакось кромичи и ракитичи отказались и от веры ромейской и от княжеской власти. Оне к северу от нас живут, рядом с либами, степняки до тех мест не доходят, вот и говорят теперь, что им и без князя хорошо будет, и веру менять не хотят. Отворачиваются, стало быть от братьев своих. Когда мы с ними разговоры о том вели, так оне нас отступниками называли, говорили, что мы веру отцов предаем, так Кантемир, — он кивнул в сторону своего более молодого коллеги, — Оклану, старейшине кромичей едва бороду не выдрал за речи такие, только водой и смогли его остудить. А я так думаю, что раз боги нас защитить не могут, стало быть мы не нужны им, а они не нужны они нам. Мы вот прошлой весной столько жертв и Велесу, и Мокоши принесли, даже Перуну подношения были, а что толку? Набежали болгары, да опустошили южные селения. Столько народу в полон увели, что сердце кровью обливается. А Курха, это волхв свапичей, ещё советует, что надо людей, а ещё лучше детишек, богам в жертву принести, мол, тогда только боги нам смогут помочь, говорит, болгары после каждого похода несколько пленников в жертву своему богу отдают, поэтому они всегда и побеждают. Ну и зачем нам такие боги, что без крови людской защитить не могут? Вот твой, ромейский, бог защитит нас без того, чтобы ему жертвы людские приносить?
— Скажу я тебе так, Хован, — медленно произнес я, думая о том, можно ли использовать его сомнения, чтобы соскочить с этого малоперспективного мероприятия, однако представив, как это будет выглядеть в глазах местного населения, отказался от этой идеи, — Иисус Христос — это величайший бог, что показывает сила и богатство Ромейской Империи, но он помогает только тем, кто по настоящему в него верит, и тем, кто хочет сам себе помочь, и это тоже показывает пример Ромейской Империи — как только у них стали слабеть эти качества, многие их земли были захвачены соседями. Поэтому одной смены веры мало, надо всем сердцем воспринять Иисуса в качестве бога, и слушать меня как его представителя. Тогда и землю и людей сможем защитить. Но сразу предупреждаю, что защита от врага — это тяжелый труд, который потребует от каждого мужа и даже жены постоянных усилий, причем этим летом мы уже ничего не успеем сделать, чтобы защитить наших соплеменников. И виноваты в этом вы сами, отказавшись прошедшей осенью от христианской веры, за что и был наказан Турчан, и за что ещё многие жигане пострадают.
Закончив монолог, я осмотрел старейшин, которые внимали мне открыв рот, а как только закончил, дружно вздохнули и опустили глаза. Вроде неплохо получилось — у коммунистов я хорошо научился зажигательные речи толкать. А этим простакам особенно много и не надо — вон как хорошо, искренне отреагировали. Да по другому и быть не может — местный народ в своем большинстве честен и наивен. Князья, старейшины и купцы — те конечно посообразительнее будут, но и они, разумеется, сильно отстают от любого просвещенного человека двадцать первого века в понимании технологий обмана и манипуляций.
Со вздохом посмотрев на свой почти достроенный дом, красиво играющий на солнце слюдяными окнами, я сказал своим будущим подданным:
— Ну что же, старейшины жиганские, идемте к отцу Ефимию договариваться насчет вашего крещения! — и первым вышел со двора, направившись в сторону церкви.
Настоятеля я застал у него дома, занимающимся греческим языком с купеческим сыном.
— Всё, учеба закончена! — провозгласил я, без приглашения войдя в помещение и усевшись напротив пресвитера, — Дуй домой, — продолжил я, обращаясь к подростку, — Потом насчет этого дела порешаете! — но увидев, что парнишка в нерешительности переводит глаза с меня на священника, потерявшего дар речи от такой наглости, добавил уже жестче, — Ну чего сидишь, пшёл вон отсюда!
После этих слов купченок мигом вылетел из комнаты, а отец Ефимий, наконец, пришел в себя и гневно произнес:
— Да как ты смеешь?! Думаешь, раз ты стал княжичем, то можешь врываться в мой дом и наводить здесь свои порядки?!
— Ну да, именно так я и думаю, — безапелляционно ответил я, — Или ты мне пригрозишь отлучением от церкви? Единственному княжичу на тысячу миль вокруг, который принял христианскую религию, чтобы я вернулся к язычеству? Впрочем, не для того я сюда пришел, — примирительным тоном продолжил я, — Дело важное, и мне не с руки ждать, пока этот болван запомнит, как пишется омега. Ты ведь помнишь, что прошедшей весной я отказался от княжения у жиган, что живут далеко на востоке, потому что они язычники?
— И правильно сделал! — подтвердил Ефимий, уже несколько успокоившись, — Пусть сначала веру истинную примут!
— Ну вот, так я им тогда и сказал, — кивнул я, — А сегодня они пришли и сказали, что четыре племени из шести готовы принять христианство. Так что, сам понимаешь, работы тебе предстоит много, и тут уж не до занятий с купеческими недорослями.
Выслушав меня, пресвитер глубоко задумался. Молчал он довольно долго — никак не меньше десяти минут, но я его не торопил. Одно дело — крестить одного человека, и совсем другое — несколько десятков тысяч. Тут сразу возникает множество организационных вопросов. Это даже если не думать о политике. А о ней думать надо обязательно.
— Я туда не поеду, — наконец, после долгого раздумья ответил он, — Отпишу в Херсонес архиепископу Феофану, он пришлет кого-нибудь.
Ну да, не хочет Ефимий в такую даль переться, и я его прекрасно понимаю, но мне там нужен именно он — в меру циничен, не
