Самым же непредставимым было то, скольких воинов потеряли данваны, чтобы истребить этих… этих рыжих. Хорошую весть он принесёт на базу — двести восемьдесят четыре человека погибли, больше, чем за три предыдущих года Игры! И это уже не игра…
Данваны в гневе дотла обобрали урхан и отплыли…
* * *
Вадим очнулся, когда у него из бока вытаскивали стрелу. Вскинулся — но тут же вжался во влажную траву, хватая воздух ртом — мешать лекарю было нельзя.
Повернув голову, он увидел сидящего рядом Увальда. Он держал в руках чашку с водой, в которой женские руки мочили тряпку.
— Эрна, — позвал Вадим. Но тут же понял, что это не Эрна. Его перевязывала Ринд. И всё-таки позвал ещё: — Эрна.
— Лежи тихо, — послышался женский голос, — ты чуть не истёк кровью.
— Где Ротбирт? — спросил Вадим…
…Из ратэстов не уцелел больше никто. Две трети спасшихся были дети младше двенадцати лет, три четверти остальных — женщины и старики. Оружие могли держать лишь восемнадцать из двадцати семи оставишихся мужчин… а из них, в свою очередь, одиннадцати ещё не исполнилось четырнадцати.
Это всё, что осталось от пятитысячного рода, приведённого сюда Йохаллой. Весь скот, почти весь скарб, почти все кони достались врагу или погибли, пропали.
Ротбирта Вадим нашёл на опушке леса. Кто-то перевязал его, но анлас, кажется, не обращал на это никакого внимания. Он стоял на коленях возле Эрны.
Раненая в живот и тщательно перевязанная, девушка тяжело дышала, на губах вздувались кровавые пузыри. Ротбирт стоял молча, с сухими глазами и заострившимся лицом. Вадим остановился рядом. Ротбирт даже не повернул головы. Но сказал:
— Она звала тебя.
— Что? — не поверил своим ушам Вадим.
Ротбирт повторил:
— Она звала тебя. Она говорит.
Вадим встал рядом с девушкой на колени. Вокруг лежали сотни трупов, которые некому было предать огню. Но эта девушка была жива. Она звала Вадима. Чёрт побери, этих девушек было как грязи. Ни одна из них не стоила… не стоила… не стоила…
— А ты? — спросил он хрипло.
Ротбирт пожал плечами, вздохнул:
— Что я?
— Ты же тоже с ней хотел быть.
— А она зовёт тебя. Ты её держи за руку, может, она не умрёт. А я пойду. Вокруг много кому надо помочь.
— Я… сейчас, — Вадим тяжело поднялся — обеими руками упираясь в колено — и достал меч. Достал — и протянул его к Ротбирту. Навстречу Сыну Грома серебряным лучом лёг клинок анласа. Мечи скрестились над телом тяжело дышащей девушки. И два мальчишеских, но по-взрослому суровых голоса послышались над берегом:
— Своей кровью и своей честью! Дубом, терновником и ясенем! Зелёными холмами и хрустальными реками! Именем предков и своим именем! Я клянусь, что мы придём на берега этой реки вновь и вновь залью их кровью, но будет это кровь наших врагов. Я настигну и покараю убийц, где бы они не скрывались. И если моя жизнь пойдёт в уплату за мою месть — я плачу эту цену. Дьяус слышит! Дьяус знает! Дьяус свидетель! Дьяус слышит!! Дьяус знает!! Дьяус свидетель!! Дьяус слышит!!! Дьяус знает!!! Дьяус свидетель!!!
ИНТЕРЛЮДИЯ. ОТКУДА БЕРУТСЯ ГЕРОИ?
… И вечно в балладах герои живут…
Дыхание легкие рвет из груди, срываясь надорванным хрипом.
Ничто не законченно — все впереди и тело заходится криком…
Кольчуга — в клочки, щит изрублен в щепу, на меч опираюсь устало,
И тех, развеселых наемных рубак не так уж и много осталось.
Засада. Так просто. Законы игры — и кодекс войны не нарушен.
Но только скажите тогда, отчего мне горечь терзает так душу?..
Сказать? Ну смотри, напросился ты сам. Хотя — ведь не врут обреченным…
Имей же ты смелость признаться себе, как в трусости был уличен ты.
А их капитан предложил честный бой… не губить чтоб людей понапрасну.
Ведь загнанный зверь, хоть и полуживой, становится очень опасным…
Он всем предложил: "Выходи, кто храбрец! Все равно умирать ведь придется…
Кому — от вина, а кому — на войне. А кто от ранений загнется…"
Он всем предложил… только вышел — не ты! Пацан молодой, желторотый.
До этого боя курьером он был, лихой вестовой второй роты.
А ты… ты смущенно потупил глаза, не выдержав вражьего взгляда.
Не принял, не смог. И теперь навсегда парнишка воскреснет в балладах.
И скоро другие, свой дух затая, мальчишки услышат баллады,
Как ради других и себя не щадя платил за проход из засады.
О нас и не вспомнят, что были — что нет. Безликие, серые тени
Для тех, кто напишет хоть парочку строк про главных героев сражений.
Но близок конец и взлетевший клинок мне слепит глаза ярким бликом.
И время тягучей и вязкой струей, надежда придушенным вскриком.
Короткий бросок — пусть нет силы совсем. Защита? Не нужно, не стоит…
Всего лишь тычок в сочленение лат — другой эпилог у историй.
Сияющий росчерк — и холод в груди. Тяжелой волной он разлился.
А враг… не успел ничего он понять. А только успел удивиться.
В небесной дали тает облака дым и тлеет закат-уголек.
Пускай же герой остается живым. Прости, я не принял,
Не… смо…
… Он был известным храбрецом и струны плач ведут о нем… {7}
Никому из атрапанов, даже вечному Сийбэрэ, боги не сохранили жизнь. А между тем надо было принести жертву. Молодой данван, в азарте погони влетевший на берег через брод, был сбит камнями с коня в кустах и оказался в руках анласов.
Роль атрапана взял на себя Ротбирт. Никто не возражал — все анласы дети богов, и, если не осталось тех, кто посвятил разговору с богами всю свою жизнь, то ничем не хуже любой из людей. И мальчишка выбрал подходящее копьё и велел всё приготовить.
Данвана со связанными за спиной руками поставили на свежесрубленную колоду и захлестнули на шее петлю. Вадим встал рядом, уперев в колоду ногу. Ротбирт, держа в руке копьё, неспешно пошёл к месту казни.
Данван скривил губы, зелёные глаза сузились. Потом он выпрямился, как струна, что-то выкрикнул ненавидяще — но Вадим уже вышиб колоду, а Ротбирт с коротким: "Дьяус!" — точным ударом пронзил копьём сердце врага секундой раньше, чем петля сдавила его горло. Тело закачалось, не дёрнувшись, а Ротбирт шагнул назад, поднимая копьё вверх.
— Идти назад лесами — погибнем все, — сказал он. — Вдоль берега пойдём.
— Там пустыня…
— Воды нет…
— Скоро зима, с моря пойдёт ледяной ветер…
— Мы там все погибнем…
Молча и тяжело Ротбирт смотрел на сородичей, опираясь на копьё. Верхняя губа его приподнялась. И под совсем не юным, тяжёлым взором люди стали умолкать, опускать головы. Когда же умолкли все и настала полная тишина, то вновь послышался голос мальчишки:
