Интересно, а почему никто не догадался на Ленинском устроить такую… паутину? Или там у физики свои правила? Хм. Вполне возможно. Сейчас это не важно. Сейчас важно поскорее добраться до Эли. Желательно до темноты: еще раз ночевать в этом обезумевшем городе, где придется, желания не было.
На какой-то миг меня посетила пугающая мысль: а что если я тоже блуждаю уже сутки, или дольше. Я даже остановился и пощупал щетину, поглядел на ногти. Да нет, вроде без изменений. Впрочем, кто говорил, что должны быть изменения…
— Тьфу, дурак, — выругался я сам на себя, продолжив двигаться. — Дурак и шизик.
Арка главного входа приближалась, становились заметны изъяны на облицовке, на колоннах. Время не пощадило ничего.
Пройдя через выломанный турникет, я оказался на площади перед входом в парк. Изолированный провод вывел меня к старой, сгнившей почти до основания карусели с лошадками.
Здесь была целая община. Или перевалочный пункт. Или нечто среднее.
От карусели во все стороны тянулись лески, провода, проволоки и бечевки всех мастей. Вокруг стояло несколько палаток, между тремя столбами колыхался на ветру сшитый из кусков прорезиненной ткани тент, часть Крымского вала была расчищена от бесполезных машин, у замусоренного подземного перехода дымил между выложенных стенками кирпичей костер.
Один азиат следил за углями, второй — помоложе — насаживал на обструганные ветки рыбу и освежеванные тушки голубей. Видимо, клевало одинаково хорошо, как в реке, так и на обочине. Несколько человек спали, растянувшись на сооруженных из всякого хлама настилах. Девчонка-подросток в безразмерной толстовке смолила сигарету, прислонившись спиной к одной из уцелевших карусельных лошадок.
На площади было человек двадцать. Кто-то уходил, кто-то приходил, кто-то возвращался с промысла.
Что интересно, моего знакомца в комбинезоне я не приметил. Ушел на очередную петлю?
Площадь жила своей жизнью. Здесь не было надзирателей, никто никого не заставлял работать. Скорее всего, на этом перепутье троп даже не было явного лидера. Наверное, именно так выглядели в прошлом веке общины хиппи.
После блужданий по закольцованным проспектам и перекидывающимся аллеям этот островок жизни с тихим анархическим укладом показался мне почти родным…
— Откуда идешь, брат? — правильно, но с сильным акцентом спросил парень-азиат, продолжая помахивать над костром плоским осколком пластика.
— С Ленинского, — ответил я, подходя ближе и чувствуя, как проголодался и устал.
— О, — уважительно кивнул азиат. — Повезло тебе, что нашел дорогу. Там, говорят, много людей гибнет. Собаки вас жрут.
Я передернул плечами. Вовсе не из-за воспоминания о лохматых дворнягах. Не понравилось, что он сказал «вас». Будто ставил себя отдельно от людей.
— Первый раз кормим даром, — объяснил азиат, принимая у младшего новую порцию веток с тушками. — Дальше — на промысел ходишь, по хозяйству помогаешь. Хочешь, оставайся, не хочешь, не оставайся.
Я почувствовал, как слюна заполняет рот.
— А если поем, отработаю и уйду? — сплюнув, спросил я.
Азиат подумал. Решил:
— Можно и так. Только тут особо идти некуда. У Октябрьской менты: там же МэВэДэ. Они совсем звери. Мы с ними нитку порвали, не пускаем сюда. За домом художника проходы только начали делать. Опасно там, люди пропадают. Можно в окрестных домах поселиться, только тут мало жилых домов. Можно через парк вернуться на проспект, но там вообще делать нечего. Сам видел, какие дела, если оттуда пришел.
— А на ту сторону? Через мост? — спросил я.
— Через этот? — Азиат показал смуглой рукой на возвышающиеся слева балки Крымского моста. — Не, там прохода вообще нет.
— Почему?
— Нитки нет.
— Везде есть, а там нет?
— Длинный он, не проложишь. Один мужчина пробовал, но не вернулся. Взял катушку, пошел, нитка оборвалась, мужчину больше никто не видел. Аллах знает, куда вышел. Другой мужчина полез через верх, по железякам этим. Упал, разбился. Третий добрался доверху и исчез. Пробовали через реку переправиться, но тоже не доплыл никто. Так что через мост нельзя. Пропадешь.
— А как же мне попасть в центр? — тупо спросил я.
— Никак, — пожал плечами азиат. Побрызгал водой с пальцев, сбивая огонь. Угли зашипели. — Да и что тебе там делать, в центре? Там вообще неизвестно что.
Я снял очки, протер и опять надел. Есть перехотелось, шашлычник, впрочем, не настаивал.
Я подошел к карусели, обессилено сел на выгнувшийся край круга и вытянул ноги. Ступни гудели, поясница ныла, спина болела. Только сейчас пришло понимание того, как сильно я устал. Но ни спать, ни отдыхать не хотелось. Даже просто расслабиться не получалось.
Все мысли вертелись вокруг проклятого моста. Со слов азиата выходило, что в центр отсюда не пройти. Врать, судя по всему, ему смысла не было.
Значит, придется искать другой путь.
Путь…
С горькой усмешкой я посмотрел на тянущиеся от карусели, словно из центра паутины, направляющие нити. Вон их сколько, путей. Да только на кой хрен они сдались, если ни один не ведет к Эле.
Я медленно поднялся, развернулся и посмотрел исподлобья на выцветшую морду одной из лошадок. Зло посмотрел. Совсем не так, как раньше. Помнится, такие погибшие игрушки или фигурки во мне всегда вызывали жалость. Теперь жалости не было. Была злость. Было желание ударить…
— Покури, — прозвучало рядом. — На, покури. Отпустит.
Я зажмурился, стиснул зубы и шумно выдохнул носом. Открыл глаза и посмотрел на хозяина голоса. Точнее — хозяйку.
Возле карусели, подпирая лошадку, стояла девчонка в мешковатой толстовке, с небрежно расчесанным каре. На ногах — серые джинсы и здоровенные кроссовки.
Она протягивала мне наполовину выкуренную сигарету со следами помады на фильтре. Надо же, а мне казалось, что вся косметика должна была за тридцать лет превратиться в бесцветную пудру.
— Не курю, — хмуро сказал я.
— Как хочешь, — пожала плечами девчонка и затянулась. Зачем-то призналась: — А меня предки шпыняли-шпыняли и вот, — она обвела рукой вокруг себя, явно подразумевая царящий вокруг хаос, — дошпынялись. Где я, и где теперь эти предки.
— Родителей потеряла? — спросил я, поддерживая разговор, который вовсе не нужно было поддерживать.
— Это они меня потеряли, — рассмеялась она, блеснув на удивление чистыми и белыми зубами. — Пусть ищут — не найдут. — Бросила окурок на асфальт, растоптала кроссовкой и по-пацански протянула руку: — Марта.
— Глеб, — сказал я, автоматически пожимая хрупкую, совершенно девичью ладонь. Сам не понимая, на кой черт, добавил: — Я потерял маму в авиакатастрофе.
