твари среагировали, как и полагалось диким зверям, разгорячённым погоней. Они прыгнули на неё. Райми завизжала, и тут же кнут Сайко обвил её вокруг талии, рванул вниз, выжимая воздух, заставляя хрипеть. Потом — падение на руки Сайко. И непередаваемо прекрасное зрелище в высоте: две запредельно чудовищные твари врезались друг в друга, как два скорых поезда.
Сайко побежал прочь. Райми всё так же лежала у него на руках, вцепившись в его куртку, и смотрела, как два чудовища, с грохотом рухнув на пол, сцепились друг с другом. То, что с лезвиями, пользовалось явным преимуществом.
И почему-то вместо того, чтобы испытать облегчение, Райми задумалась. «За каким чёртом Кет сражается сам с собой? Он либо совершенно безумен, либо… он здесь не один?..»
Гайто застонал и закрыл лицо руками.
— Что? — вяло спросила Лин. — Налоги заплатить забыл?
— Чувствую себя как Роланд Дискейн, которому забыли стереть память перед очередным заходом, — отозвался Гайто. — А ведь я хотел сдохнуть на первом уровне. Просто. Сдохнуть. Зачем эти два балбеса вытащили меня из холодца?!
— Хватит ныть! — Лин осматривалась деятельным взглядом. — Не знаю, как ты, а я тут чувствую себя уверенней, чем в грёбаном космическом корабле, который обнадёживающе называется «Последний вздох».
Гайто словно бы не слышал её. Он вдруг сел посреди зала, его ладони с лица переместились на виски, пальцы вцепились в голову.
— Эй, ты чего? — встревожилась Лин, и Гайто ощутил её прикосновение к своему плечу.
Плечо дёрнулось, и чувство исчезло.
Гайто закрыл глаза, глубоко задышал, пытаясь успокоить ту бурю, что разразилась внутри. Лин несколько раз прошлась туда-сюда по залу, вернулась и села рядом. Грубовато толкнула плечом в плечо.
— Эй! Ну ты чего раскис? Знаешь ведь, что утешать я умею гораздо хуже, чем убивать.
— Ну так убей меня, — буркнул Гайто.
— Допросишься. — Лин погрозила пальцем. — Давай, колись, в чём твоя проблема.
Гайто отпустил голову, руки его легли на колени.
— Я рассказывал, что в детстве пел в церковном хоре?
— Ты?! — Лин широко распахнула глаза.
— Значит, не говорил… Это было моё желание, не родителей. Я… — Он помешкал, подбирая слова, отличные от тех отрывистых фраз, которыми перебрасывались в Месте Силы. — Я искал порядка. Мне хотелось верить в существование порядка.
— Ну… бывает. — Лин, в отличие от Гайто, слов подобрать не сумела. Воспользовалась первыми попавшимися.
— Когда мне было тринадцать, мою подругу из этого же хора изнасиловали какие-то ублюдки. Она больше не вернулась. Ни в хор, ни в школу. Не хотела со мной общаться. Потом как посыпалось. Я застал священника…
— Когда он лез в трусы к мальчику? — предположила Лин.
— Нет. Извини, что рушу стереотип. Он сидел в церкви после закрытия, один, и курил косяк. И говорил сам с собой. Вернее, с Господом. Человек, который был для меня символом веры, сам не верил ни на грош. Он потушил окурок в святой воде.
— Ну, мужик хотя бы озаботился пожарной безопасностью.
Гайто повернул голову и посмотрел на Лин.
— Тебе смешно?
— Вообще, нет. Пытаюсь подбодрить тебя.
— Ну тогда за каким хреном вообще слушать? Просто скажи: «Не парься, всё будет хорошо, смотри на жизнь позитивно».
Ему показалось, что Лин с трудом сдержалась, чтобы не ответить резко.
— Извини, — сказала она. — Рассказывай дальше.
— Точно? У меня ещё осталось время, господин психолог, или вам уже пора принимать следующего пациента?
— Гайто! — взвыла Лин. — Я — здесь, я тебя слушаю, окей? Мне правда хочется понять, что за говно с тобой творится.
Хмыкнув, Гайто продолжил:
— Заболел отец. Серьёзно заболел, я имею в виду. Дальше… Да, всего не пересказать. Всё — мелочи, знаешь. Вроде того как утром, перед школой, тебя обрызгает грязной водой из лужи автомобиль, или ещё чего. В таком духе. Просто после того как… В общем, я всё уже воспринимал иначе. Мне казалось, что тот уютный белый ангельский мирок, который я себе навоображал, дал трещину. А за ней — хаос.
Гайто потёр лицо ладонями и встал. Взгляд его скользнул по одинаковым жерлам туннелей. Лин тоже поднялась на ноги.
— Трудно объяснить, Лин. Это всё дерьмо у меня в башке, я никогда ни с кем не говорил об этом. Я хотел, чтобы в жизни был смысл, как в какой-то книге, или в фильме. То есть… с героем происходит всякое дерьмо, он, может, даже помрёт в конце, но его история хотя бы попала в эту книжку, она кого-то чему-то научит. Ну или кто-то ему хотя бы посочувствует. И все события его жизни обретают смысл. Я искал что-то такое для себя. А тут вдруг понял, что в жизни нет никакого смысла. Это просто грёбаная мясорубка, которая из всех нас делает фарш. И нет никакой разницы, что ты будешь делать. Будешь петь в церковном хоре, тушить окурки в святой воде или насиловать малолетних девчонок. Поглядеть из космоса — и мы муравьи. Кому придёт в голову называть одних муравьёв плохими, а других — хорошими? С чего мы взяли, что одно — хорошо, а другое — плохо? И почему решили, будто за хорошее нам должна причитаться какая-то награда? Блин, я не просил наград. Я просил порядка, чего-то, на что можно опереться. А увидел, что опоры нет и быть не может. Что я, да и каждый человек, будь он хоть грёбаный президент — просто осенний лист на ветру.
Гайто зашагал к одному из туннелей, Лин молча следовала за ним, ожидая продолжения.
— А самое гнусное, самое тяжёлое — знаешь, что? Что я не мог никогда заставить себя перестать искать порядка. Я завидую таким, как Крейз! Ему вообще по барабану. Он оглядывается, говорит себе: «Ага!» — и двигается дальше. Он как сраный вечный двигатель, работающий на хаосе. А я… Я поверил в него тогда. Он видел некий порядок, он уверял, что наша пятёрка заключена на небесах. Я повёлся, как ребёнок. И — ба-бах! — мы на верхней базе. Вот он, итог? Вот она, вся наша цель? Собирать сердечные импланты для дохлой инопланетянки и ныне, и присно и во веки веков, аминь?! Ладно. Я сделал над собой усилие, я принял это. И тут же всё развалилось вдребезги. Я привык
