Нет, не может это создание быть настолько глупым. Так ловко всех дурачило, и вдруг превратилось в тупой компьютерный автоответчик. Не понимаю я его, а он меня. Думаю, система перевода, так выручившая поначалу в этом мире, сейчас дала сбой. Переводить переводит, но некорректно, вроде того же компьютерного переводчика, причем не самого продвинутого. Столкнулась с чем-то настолько чуждым, что начала чудить — будто с перегревшимся роботом из дешевого фильма общаюсь.
— Похоже, мы друг друга не понимаем…
— Видовая система коммуникации работает некорректно. Каналы связи нестабильны. Конфликт образов.
— Это я уже понял.
— Необходимы ресурсы.
— И это понял…
Молчим. Поговорили, и хватит. Диалог, при всей его примитивности, наводит на размышления, но размышлять не хочется. Конечно, интересно разузнать о голосе из пропасти побольше, вот только ситуация не располагает. Мне сейчас о другом думать надо…
У меня молодое здоровое тело, получившее полезное дополнение: легко переносит даже очень тяжелые ранения. Я, фактически, умирал, но, тем не менее, выжил, а от ран, похоже, и следа не осталось. Хотя не уверен, — может на фоне пыток такие мелочи не замечаю.
Я почти Терминатор, но гнию здесь заживо.
Надо что-то придумать… Что? Порвать цепи? Загипнотизировать инквизиторов? Пробить стену затылком? Что?!
Думай, Дан! Думай!
Подумать не дали — очнулся.
* * *
Глаза открывать не хотелось, да и не стоит это делать, если тебе в лицо водой брызгают — воду здесь не всегда для хорошего применяют.
— Сейчас, ваша милость — очнулся уже почти.
Голос знакомый — это тот самый разговорившийся сегодня палач.
— Да он сдох, похоже.
А этот голос вообще не знаю: уверенный в себе, чуть презрительно-брезгливый. Так бы говорила жаба, вырасти она до размеров лошади.
— Не, он живучий. Его хоть пилой распиливай — не помрет. Это же страж, да еще и сердце черное получивший. Видели бы вы его раны, когда к нам попал — печень со спины усмотреть можно было. А сейчас и следа от той раны не осталось — лишь шрам розовый.
— Вижу я, что новые отметины у него появились.
— Так это дознание — без такого никак. Все равно заживает быстро. Вон, на руке левой ногти вырвали, а они уже заново начали расти.
— А ноги ломать кто разрешил? Такие увечья дозволяются по приговору светского суда, а не церковного. И где светский суд? А?!
— Ваша милость — я ведь человек подневольный. Что господин инквизитор говорит, то и делаю. Вы уж у него спросите, кто на подобное разрешение давал.
— Без тебя знаю, у кого и что спрашивать!
— Простите, ваша милость!
— Совсем обнаглели! Здесь вам не империя — здесь калечить только король право имеет, или слуги его, по слову королевскому! Без суда даже вам это не позволено! С вашим Цавусом мы разберемся, но и сам в кустах не отсидишься — знал ведь, что не дозволено, но делал.
— Не губите! Ваша милость — он приказал!
— Да не хнычь бабой — давай, расшевеливай его… вы это умеете… паскудники подвальные…
Грубые ладони энергично растерли уши, пощипали мочки, а затем к носу поднесли что-то настолько едкое, что до пяток пробрало.
Пришлось открыть глаза, и тут же зажмуриться вновь. Подвал был освещен просто по-праздничному: пара мужиков в кожаных доспехах замерли с факелами у двери, суетливый палач со светильником в руке тычет тряпку в нос, и еще три светильника по углам развешаны. Лишь один из присутствующих не участвует во всей этой иллюминации: дородный коротышка с тройным подбородком, стоящий рядом с мучителем. Одна рука на рукояти кинжала в богато инкрустированных ножнах, второй гордо подпирает поясницу. Разодет так, что сэр Флорис, ныне покойный сюзерен бакайцев, в своем лучшем прикиде на его фоне казался бы обитателем помойки. Куда ни плюнь, или в меха попадешь, или в позолоту, или в стразы.
— Ваша милость! Очнулся! Я же говорил — ничего ему не станется! — палач проговорил все это с нескрываемой радостью.
— Без тебя вижу. Ну и как мы его теперь забирать будем?
— Чего? Как это — забирать?
— Как забирать?! Ты, болван, что — не знаешь, как забирают?! Берут и забирают!
— Но инквизитор…
— С твоим инквизитором разговор особый будет! Позже! Как и с тобой! Сколько этот еретик у вас провисел? А?!
— Так мне это неведомо — я дни не считаю, да и ни к чему это мне по службе знать.
— Вот за это кнута и отведаешь! Некоторые вещи знать надо обязательно! Вторая неделя пошла, как он здесь закрыт, а обвинение суду до сих пор не предоставлено. Ни слова о нем вообще — будто не было такого человека. Не говоря уже о том, что членовредительством здесь без суда занимаетесь. Раз так, то теперь он суду переходит, и уж суд, именем короля, решать будет. И скажи мне, болван: как он теперь пойдет на суд? На сломанных ногах? А?!
— Так надо подождать, пока заживут — на нем все быстро заживает, да и ломали мы с умом — аккуратно и бережно.
— Ну и болван же ты! Так! Бери моих солдат, хватайте этого обломыша, и тащите. Там во дворе тележку видел — вот на ней в темницу королевскую и отвезете.
— Так это — надо бы дозволение инквизитора получить.
— Инквизитор что ли, самолично тележкой распоряжается?! Бог ты мой! Да что ж такое у вас на тележке этой возят? Алмазы? А?!
— Мусор из камер и дерьмо — в подворье золотарей свозим, ниже по улице.
— Морда твоя лживая — не рассказывай, что без инквизитора к этой вонючей колымаге прикасаться нельзя! Если ты еще раз попробуешь что-то не то вякнуть, то прокатишься на ней сам. В то самое подворье, или даже в ров городской. Дело уже к вечеру идет — меня ужин ждет, а я здесь с вашим идиотизмом разбираться должен.
— Понял, ваша милость — не повторится. Сейчас: только в колодки закуем, и отвезем в целости и сохранности.
— В колодки? И ты всерьез думаешь, что он способен сбежать?! Вот же болван…
— Не знаю, способен или нет, а Барука он третьего дня, когда тот ему ноготь сорванный варом замазывал, так за ладонь ухватил и рванул ловко, что запястье сразу переломал. И это в беспамятстве. А в памяти что сделать может, так и страшно подумать… Силищи в нем как у пары быков. Сердце черное не шутка — в Империи за одно прикосновение к нему на сухой кол посадить могут, а ведь это неспроста. Кнут со свинчаткой по такому делу как благо принимают — легко, значит, отделался.
— Здесь вам не имперская земля — здесь у нас народ не трусливый, и все всегда по закону делает. Ну а кто не делает, того мы… Пошевеливайся: мой ужин стынет! Я, если холодное ем, злюсь очень, а когда я злюсь, то нехорош делаюсь. Так что не стой с разинутым ртом!
