Ознакомительная версия.
То, что я узнал, на многое открыло мне глаза! Отъявленный лжец и предатель становится воплощением чести? Что ж… я тоже могу. Стать сильным? Почему бы и нет?
Карл в упор смотрит на Салима. Глаза горят странной, нечеловеческой решимостью.
– Однажды я сказал себе – больше я не буду отступать. Никогда. Моя сила, Салим, стоит твоей чести…
Капли… красные капли, бледная кожа с каплями пота, запятнанная рубашка. Синева стали.
Салим делает шаг вперед.
– Мой гос… отпусти ее, Карл.
А глаза Елены светло-золотистые, словно свежий мед. Ты – мой.
– Кто она тебе, Салим? Скажи, я знаю, ты не можешь лгать – я вот хочу отступить и – не могу.
– Карл…
– Похоже, мне придется убить ее, Салим, и попытаться убить тебя. Кто она?
– Елена носит ребенка твоего брата.
Карл смеется. Надрывно и страшно.
– Салим, Салим… Если уж я узнал правду о тебе, неужели ее судьба осталась для меня тайной? Вопрос в другом: кто она ТЕБЕ?
Вопрос в глазах Елены.
– Ты знаешь.
– Черт возьми, – Карл устало опускает плечи. – Знаю. Как я тебе завидую, Салим, кто бы…
Герцог внезапно выгибается дугой, глаза стекленеют, руки теряют оружие… Вскрикивает Елена, отскакивает в сторону. Окровавленная рубашка.
Карл беззвучно валится вперед. В спине – загнанный по рукоять стилет. Позади герцога – рослая и широкоплечая фигура.
Салим прыгает и ловит Елену у самого пола.
– Я его по-нашему, по-простому, – говорит Голос, наклоняясь и выдергивая нож из тела. – В печень. И кричать не может, и руками дергать… Вот так.
Сад. Взметаются в небо яблони, зеленой волной накрывая скамьи, горожан, сидящих на скамьях, стайки детей, играющих в прятки – солнце над всем этим и июльская дневная неспешность. Зной.
– Вы с ним очень похожи. Ты и Вальмир. – звук ее голоса утоляет жажду лучше, чем родниковая вода. – Та же честь, несгибаемое достоинство, то же упрямство…
Смешок. Салим чувствует, как нежные пальцы перебирают его волосы, теребят ухо, проводят по виску.
– У-у… Медвежонок наш совсем седой!
– Я не медвежонок, – с притворной обидой говорит он. – И не седой. Я светло-русый.
Елена смеется, дергает его за ухо.
– Ага! Упрямый, – она вздыхает, пристраивается у него на плече. – Оба вы упрямые. Скажи, он всегда был такой?
– Упрямый? Всегда.
– Да нет же! Ты никогда не чувствовал в нем… некую хрупкость?
Он задумывается.
– Нет… и да. Но это не было слабостью.
Мимо пробегают двое пацанов, крича и размахивая руками. Охрана – неприметные молодцы в серых плащах – провожает их взглядами.
– Глупые вы, мужчины. Все меряете с петушиного насеста. Сильный, слабый… Не это главное. Хрупкость – это когда человека не может сломать никто, кроме него самого… Что с тобой?
Усилием воли он разжимает ладонь, отпускает фибулу. На ладони – четкий отпечаток: круг с ясно различимой ломаной линией посередине. С одной стороны линия заканчивается подобием острия…
– Первое слово дороже второго! – звучит вдалеке детский голос.
– Салим? Что это?
– Память о брате. Мертвом брате.
– Судья просит у вас аудиенции.
– Какой судья?
Корявые корни вросшего в землю исполина…
– Молодой.
– Ты сделаешь так, как мы договорились, – взгляд судьи впивается в него, словно нож в тело жертвы. – Тогда твой брат будет жить. Я воспитаю его честным человеком… Или не я. Но он будет жить. Остальное зависит от судьбы. Над ней я не властен.
– Все к лучшему, – размышляет он вслух. Покой, отливающие медью канделябры, сквозняки, уютные, словно старые сапоги. Дрожащие отсветы.
– Все к лучшему. Время. Он сказал: время. И был противен сам себе. Ты хорошо воспитал моего брата, старый судья… За тебя! – он поднимает кубок. – За тебя, братишка! За тебя, старый герцог – пусть ад будет к тебе помягче. За тебя, князь – надеюсь, твоему княжеству достанется хороший правитель… За тебя, Вальмир – твой сын станет герцогом, ты знаешь? И за тебя, Карл, – Салим смотрит в потолок. – Надеюсь, ты все же там…
Через пару часов в дверь постучит слуга…
«Знаю. Самое поганое, что я все прекрасно знаю».
Хрупкость – это когда человека не может сломать никто, кроме него самого…
Но иногда и он сам – не может.
Ознакомительная версия.
