Быстрое построение. Хаутон скомандовал «вперед», и мы, уже не соблюдая строя, скорым шагом покинули городок, направляясь в сторону установок.
Хотя сейчас в карауле третье и четвертое отделения, нас подняли для страховки, чтобы не прозевать, как тот раз.
Когда обогнули ребро вершины, ветер из лощины стал хлестать по лицу, словно влажной простыней, но небо было такое светлое и высокое, что все происходящее — тревога «пустышки», хриплое дыхание Марвина у меня за спиною — вдруг показалось мне нереальным и не имеющим ко мне никакого отношения. Таков состояние бывает, когда долго лежишь в поле на спине, а над тобою застыли на месте белые облака.
Я все больше и больше убеждаюсь в том, что вся эта затея с «пустышками» в смысле стратегии и тактики — абсолютная ерунда. Действительно, какая польза от этих летающих мишеней, если мы с точностью до трех дней знаем, когда их запустят?
Мы живем по такому графику: двадцать пять дней спокойствия, затем три дня нервотрепки, «пустышки» и снова двадцать пять дней спокойствия. Вэсли, как всегда, сделал вывод, что всем этим хозяйством ведает женщина, которая планирует запуск «пустышек», руководствуясь естественными циклами, свойственными для каждой женщины.
Дело, конечно, не в этом, и я, пожалуй, начинаю докапываться до сути. Таких ракетных установок, как наши, тысячи, и если каждый из взводов, обслуживающих эти установки, ежедневно держать в напряжении, то нас надолго не хватит. Вот поэтому каждое подразделение и настраивают на боевую готовность через строго определенные интервалы времени. Если мы в период спокойствия собьем незапланированную «пустышку», то это хорошо, не собьем — ничего страшного, их засекут наши соседи, у которых начался период нервотрепки, но мы обязаны их уничтожить, если они появятся над нашей зоной а те три дня.
Нас, попросту говоря, натаскивают на цель, вырабатывая рефлекс, как у морских свинок. Рефлекс цели.
Мы с Вэсли в ту ночь дежурства на локаторе тоже говорили о рефлексе цели, подразумевая под этим совсем другое. Так, Вэсли утверждал, что девяносто девять процентов самоубийств происходит потому, что люди утрачивают рефлекс цели — интерес к жизни. Я всегда об этом думаю, когда читаю на пластике стола в обеденном зале фразу: «А стоит ли?..»
Мы уже почти заканчивали путь, как обе установки третьего и четвертого отделений выпустили одна за другой три ракеты. Зарево полыхнуло с вершины, высвечивая обгоревшие стволы, и три огненных хвоста устремились в небо. Голубые тени сосен, внезапно обозначившись, завалились вниз по склону и, укорачиваясь, поползли в сторону, вращаясь по часовой стрелке вокруг стволов.
Немного погодя, где-то высоко над кронами раздались три хлопка. Ну точь-в-точь как три рождественские хлопушки. Вспышек за деревьями мы не увидели, но и так ясно, что все «пустышки» готовы.
Вот и наша «малютка». Стоит себе в темноте, как окаменелый динозавр, и не верится, что нажатием кнопки ее можно сдвинуть с места. Расходимся по своим местам и, не спеша, ради проформы стали приводить установку в боевую готовность. Сколько я помню, больше трех «пустышек» не запускали.
И уже совсем неожиданно третья установка сработала в четвертый раз…
Мне всегда не по себе становится при этом — особенно ночью — когда в чаще все вспыхивает синим светом, как от электросварки, стволы деревьев будто сжимаются, а их тени начинает бить мелкой дрожью, и ушли закладывает от низкого гула, который постепенно повышается до свиста, а затем что-то медленно-медленно и, кажется, с таким трудом отрывается от установки, ползет вверх, набирает высоту, и вот уже виден только язык пламени, а в лицо тебе бьет горячий поток плотного воздуха.
Через двадцать секунд над головой ахнуло, как будто небо раскололось надвое и на миг вспыхнуло тысячью солнц. Затем что-то с явно различимым шелестом, сыпля искрами, покатилось вниз и снова ахнуло — сильнее, чем в первый раз, так, что земля подпрыгнула под ногами, а с сосен посыпалась теплая хвоя.
— Ничего себе «пустышка», — прошептал рядом Вэсли. — Очевидно, на этот раз с начинкой.
Мы долго стояли молча, задрав вверх подбородки, словно ожидая от всевышнего каких-то разъяснений. Слышно было, как поскрипывая, вращается антенна, отыскивая новую цель, да сверху все сыпался колючий мусор. В темноте за стволами деревьев трещало сухими ветками растревоженное лесное зверье.
Пять минут, десять, полчаса, час… Отбой.
Идем досыпать. Под ногами хрустит мокрый гравий. Идем молча, потому что неясно, все ли у нас в порядке. Если бы «пустышек» было только три, то нечего и беспокоиться, а их четыре… А может быть и пять?
И тут начал хохотать Стивен. Это нужно было ожидать: все-таки нервотрепка с этими «пустышками» порядочная. А Стивен всегда — после случая, когда он бросил окурок в унитаз, в который кто-то ради хохмы вылил кружку бензина — начинает хохотать, как только поволнуется. Он ничего не может с собою поделать, хотя изо всех сил пытается сдержаться. Ребята делают вид, что ничего не замечают и стараются не смотреть ему в лицо. Он скоро перестанет.
В казарме во всех окнах свет, и она сейчас кажется не такой мрачной и грязной, как днем. Из радиорубки высовывается лохматая голова Дика.
— Только что перехватил контрольный пост. Все три «пустышки» в яблочко! Молодцы, ребята! А что там у вас так трахнуло?
Никто ему не отвечает. Расходимся по своим койкам, будто по стойлам. Я устраиваюсь на своей, но чувствую, что долго не засну. Такое ощущение, словно тебя выпотрошили. А нужно заставить себя спать… спать. Только почему это Дик говорил о трех «пустышках», ведь мы их сбили четыре?.. А не все ли равно? Лишь бы не меньше… Спать… Где-то далеко-далеко щелкает выключатель…
Когда скатился последний камень на дно испарившегося ручья, ничто больше не напоминало о только что происшедшем взрыве. Все так же было дико и первозданно, как в первый день творения.
И только выделялся среди этого хаоса посторонний предмет, зажатый между двумя еще не остывшими валунами — опаленный голубой лоскут с красной спиралью…
Земля, ощетинившись иглами ракетных установок, летела сквозь солнечный свет и холод пространства. По утрам боеголовки покрывались серебристой изморозью.
