Она мечтательно подумала, что ее отец уж сумеет как-нибудь освободиться. А если папа на свободе, он ее найдет, Он спасет ее. Не допустит, чтобы она погибла с Олтоном, зарезанная в пещере как собака.
Она посмотрела мимо управляющего, который скорчился с бутылкой вина (она ее откупорила, но пить не смогла), туда, где Олтон поглаживал своего любимого коня. Чертова тварь! Возможно, теперь выяснится, что она была права, раз с самого начала возмущалась таким увлечением семейства лошадьми.
Только лучше бы ей не убеждаться в своей правоте! Мэри вздохнула и провела по лбу привычным жестом страдальческого многотерпения, на этот раз вполне отвечавшего положению, в какое она попала.
Лучше бы забрать в пещеру побольше слуг: было бы кому приготовить еду. Слава Богу, тут хватает еды, чтобы приготовить! И еще кого-то убирать за лошадьми, чтобы вонь не была такой удушливой.
Она как раз пришла к выводу, что ей остается только взять себя в руки и решить, что приготовить на ужин, как совсем близко раздался выстрел.
Она взвизгнула. Не смогла удержаться. А чертов жеребец Гордость Кельтов тоже взвизгнул и куда громче.
Это нечестно. Да, нечестно! И она закричала, кидаясь к брату:
— Я не вытерплю! Пристрели эту лошадь и всех остальных! Теперь же! Не то это сделаю я. Они нас выдадут. Мы попадем в плен! За нас потребуют выкуп…
— Выкуп? — Брат обернулся к ней, держа гнедого за недоуздок. — Ты когда-нибудь слышала, чтобы халиане брали заложников? Они берут рабов, дорогая моя. Рабов. А у меня есть только шесть патронов. — Он хлопнул себя по бедру. — И два из них для нас с тобой, если понадобится. — Его рот сжался в узкую белую полоску. — Лошадей я выпущу, когда стемнеет. Может, они уцелеют.
— Ну, хотя бы лошади получат шанс! — сказала Мэри едко. Руки у нее дрожали, кровь гремела в ушах, но она заставила себя пойти взглянуть, из чего управляющий сможет состряпать жалкий ужин при свете аварийной лампы в пещере, приютившей еще и лошадей. И вообще, что едят люди, прячась от врага совсем иной расы? Нечеловеческой?
Выстрелы эти были выстрелами наугад, снова и снова повторял про себя Терри Инглиш. Ему удалось затаиться, когда халиане проходили мимо, но до него доносились вопли и стоны, свидетельствовавшие, что другим слугам на постах за его спиной повезло меньше.
Он понукал себя выйти из укрытия, подойти к какому-нибудь Хорьку и объяснить, что он тот человек, который снабдил их всякими полезными сведениями о поместьях Диннинов. Но не мог. Ноги не слушались.
Один халианский солдат прошел так близко, что Инглиш разглядел пролысину на его бедре, где мех вытерся под тяжестью оружия. Вот и следовало бы… но он не решился.
А теперь было темно, и его одолевал страх. Что, если они сначала выстрелят, а вопросы будут задавать потом? Что, если его найдут прежде, чем он покажется им? Он боялся шевельнуться и боялся оставаться на месте. Может, они уйдут, так и не отыскав пещеры.
Может… может…
Но из темноты до него доносились звуки. Кто-то плакал, очень тихо — такой булькающий, почти захлебывающийся плач, словно кровью захлебывающийся. И тявканье, точно смех, тявканье, как тявкают лисицы Эйре; Но не собаки Эйре. Надо вылезать. И поскорее. Надо добраться до Хорьков, пока Хорьки не добрались до пещеры. Там же Гордость Кельтов! А они, наверное, не способны отличить одну лошадь от другой и понять, чего стоит Гордость. Конь может пострадать в неразберихе.
Инглиш закрыл глаза и увидел Гордость, его красивые длинные уши, бархатистую морду, грациозно изогнутую шею; то, как он гарцевал, когда его подводили сзади к кобыле. Затем к этим образам подмешались нагие фигуры-Олтона и Мэри Диннинов, и вновь Инглиша охватила дрожь.
Если он сейчас же не предпримет что-нибудь, у него уже недостанет сил шевельнуться. Его столько раз избивали и наказывали, что он знал, чего ожидать, когда ты в ловушке, когда тебе некуда деться.
Надо сейчас же что-то сделать.
Он уже совсем собрался встать, храбро шагнуть в темноту туда, откуда доносилось тявканье — в сторону пещеры, как вдруг словно ад с цепи сорвался.
Он не мог ничего толком разглядеть — луна еще не поднялась над холмами. Но он услышал остервенелое тявканье и завывания. Услышал треск выстрелов — еще и еще… дружные очереди автоматов. И услышал отчаянное ржание жеребца, бешеную дробь копыт.
С криком «нет!» он кинулся к пещере.
Он прорывался через заросли, хотя знал обходные тропки. Его царапали и рвали шипы. Он услышал визг, громкий страшный лошадиный визг, и снова услышал выстрелы.
Тут он выскочил к биваку халиан — там, истекая кровью, лежал Гордость Кельтов.
Инглиш не знал, как он очутился возле коня. Не осознал, что прорвался к нему прямо сквозь толпу Хорьков, — пока не увидел стволы их автоматов. Он бросился на могучую теплую шею упавшего жеребца и пытался заставить Гордость поднять красивую голову.
Что толку? Жизнь угасла в Гордости Кельтов. Так какое ему дело до наведенных на него автоматов или пятифутовых Хорьков, которые их держат?
Гордость — все, что у него было, все, что он любил в мире. Жеребец даже не подергивался. Его тепло исчезало. Из него вырвались газы, из его трупа.
По лицу Инглиша катились слезы, он не сопротивлялся, когда халиане его подняли.
Они затявкали на него, а он закричал на них. Что говорили они, он не понял, а он сказал:
— Сволочи! Безмозглые мохнатожопые сволочи! Вы убили такого коня! Да он стоил больше вас всех вместе взятых! Не знаете, кто я? Я Инглиш! Если бы не я, вас бы тут не было! Я человек, которого отыскал для вас Смит, ваш контакт. А вы…
Он замолчал, осмысляя то, что сказал. К нему подскочил Хорек и ткнул его в бок, наклонив голову. Он что-то прорычал.
Инглишу было все равно, что. Он сказал ему:
— Они в пещере вон там. Они ничем вас не лучше, понимаешь? Плевать мне, что случится с ними, а ты как думал? Смит обещал, что со мной все будет хорошо, что вы меня не тронете. И он обещал, что лошади останутся целы. И он…
На его подбородок обрушился приклад, и, ослепнув от боли, он рухнул на колени, Что-то ударило его по затылку, и он упал ничком на неподвижную шею Гордости Кельтов, ради которого стал коллаборационистом.
Он вспомнил обещание Смита, что, когда тут все будет кончено, конь будет принадлежать ему. Что он не будет рабом, но свободным человеком, хозяином чудесной лошади — свободным, как и все на Эйре после завершения налета.
Конечно, он ни на секунду не поверил — что будет свободным. Но он никак не думал, что Гордость погибнет из-за него. И тут его опять ударили. Так сильно, что он даже боли не почувствовал: просто сразу все исчезло.
Халианские пираты радостно укладывали добычу в пещеру. Когда большие животные все были застрелены, люди-рабы сосчитаны, добыча поделена, было что отпраздновать. И эти дорогие рабы: жирные, ухоженные, все в украшениях. Лицо женщины было накрашено, и на ней не было рубцов, ее тело не одрябло, как у тех, кто щенился. Они позабавились с ней и с ее товарищем, таким тугим в заднице.
Этих рабов связали с сумасшедшим рабом, очень сильным — с тем, который ворвался на их привал, — а потом отвели к дому, где привязали к остальным, а сами двинулись дальше. Сигналы маячка укажут грузовому кораблю, где забрать добычу.
А подразделение получило приказ отправиться к месту эвакуации, и они отправились, веселые, шумные, раз задание было выполнено. Конечно, рядовые покусывали друг друга и задирались, поскольку теперь настало время посчитаться обидами. Командир сильно покусал много носов за то, что внезапное нападение больших животных, а затем и атаку одинокого раба-человек никто не предупредил. Но от этого еще ни один налетчик не умирал. Добычи было достаточно, чтобы возместить подобную небрежность. Повались на спину, поползай на брюхе, подставляя нос дисциплинирующим зубам — и все прощено.
Командир, когда они поднялись на вершину холма, испустил оглушительный вой, откинув голову в лучах луны. Остальные подхватили торжествующий клич, и планета Эйре трепетала от ярости халианских налетчиков всюду, куда достигал этот вой.
