– Надеюсь, тебе это понравилось, дорогая, – произнес прямо над ухом Лики сильный низкий голос.
Лика снова вздрогнула и оглянулась. Рыцарь уже поднялся на ноги и стоял совсем близко к ней, но смотрел не на Лику и говорил не с ней. Теперь Лика смогла его наконец рассмотреть. Он был высок и широк в плечах, если, конечно, наплечники и буфы не слишком приукрашивали его истинное телосложение. У него оказалось властное и жестокое лицо, и он был совсем не так стар, как подумалось ей вначале. Но все это Лика увидела лишь мельком и отметила лишь краем сознания, потому что все ее внимание практически сразу сосредоточилось на той, к кому рыцарь обращался. Оказалось, что здесь есть еще один человек, женщина, присутствия которой Лика прежде не заметила, наверное, потому, что рыцарь закрывал ее своим телом. Женщина лежала на мозаичном полу у самого основания трона. Она казалась мертвой, как и другие женщины в зале, не шевелилась и если и дышала, то так тихо, что Лика этого не видела и не слышала. Но глаза ее были открыты, и они смотрели на Лику. И Лика утонула в этих полных боли, муки и безысходности глазах. Все остальное перестало ее интересовать, перестало что-либо значить, и, кажется, рухни тут все с грохотом, она все равно не обратила бы на это внимания. Она смотрела в глаза женщины, она…
«Кто ты?» – спросили глаза.
«Я…» – Лика запнулась, пытаясь понять, кто же она такая, потому что этот простой вопрос застал ее врасплох. Как оказалось, она не знала на него ответа.
«Я королева Нор», – сказала она, наконец, недоумевая, откуда взялись эти странные слова и что они должны означать.
«Смотри и слушай, королева Нор, – сказали глаза. – Запоминай!»
– Мне понравилось, – сказал над Ликиным ухом рыцарь. – А тебе? Молчишь? И правильно. Теперь твой удел – молчать.
Он коротко хохотнул и заорал во всю мощь своего голоса:
– Тза, сукин сын! Где ты прячешься, подлая тварь?!
– Я здесь, ваша милость! – раздался откуда-то из-за трона робкий голос, и из-за угла тронного возвышения показался здоровый парень, одетый в черную кольчугу наподобие хаумбергона[40] и кольчужные же штаны до колен. Из-за его левого плеча торчала рукоять меча.
– Найди мою одежду и принеси наверх, – приказал рыцарь. – Я буду в Бирюзовых покоях.
– Шаш, – сказал он, обращаясь к воину с шаром, – держи ее в сознании! Сможешь?
– Смогу, ваша милость, – напряженным голосом ответил сверху человек, которого, по-видимому, и звали Шаш.
– Вот видишь, принцесса, – сказал тогда рыцарь, переводя взгляд на женщину. – Мой колдун не хуже твоего грязного црой. Кстати, о нем.
Рыцарь зло усмехнулся прямо в глаза беспомощной женщине.
– Я прикажу перерезать ему глотку на твоих глазах, милая. – Рыцарь осклабился, показав крупные желтые зубы. – Он посмотрит на то, чем стала ты, а ты увидишь, чем станет он. Конечно, ты уже видела сегодня и не такое, но пусть это будет последним ударом колокола.
Он повернулся и пошел прочь, переступая через мертвые тела. Было очевидно, что трупы его нисколько не волнуют. Уже отдалившись метров на десять, рыцарь остановился и оглянулся через плечо.
– Тебе лучше было оставаться калекой, принцесса, – сказал он громко. – Не правда ли? Но твой отец захотел невозможного. Игры с колдунами – опасные игры. Теперь ты знаешь.
Вероятно, после этих слов старого рыцаря («Это был Седой Лев, ведь так?») Лика впала в ступор. Иначе как объяснить, что какой-то отрезок времени – судя по солнцу, часа два, не меньше – просто выпал из ее сознания, и в памяти не осталось ровным счетом ничего из того, что происходило в это время в зале. Получалось так, что вот Седой Лев говорит свои жестокие злые слова, смысла которых Лика так и не поняла, и вот уже она снова стоит рядом с нагой женщиной, распростертой у подножия трона, а солнце уже перевалило за полдень и феерическое сияние, наполняющее зал, утратило часть своей силы.
За спиной раздались голоса. Послышались брань и смех, и Лика оглянулась. По направлению к ней неспешно шагали несколько солдат в кожаных панцирях, вооруженные алебардами и копьями, а между ними шел высокий старый негр с руками, связанными за спиной. Это был первый негр, увиденный Ликой здесь, и она искренне удивилась, потому что подсознательно считала, что в этой сказке негров нет. Оказалось, есть. Кожа у старика была совершенно черная («Как эбеновое дерево»), а длинные седые волосы были заплетены в две толстые косы, спускавшиеся вдоль висков по обеим сторонам лица. Впрочем, сейчас они почта расплелись, одежда на нем – лиловые штаны и туника – была разорвана, а на лице были видны следы побоев. Но шел старик, горделиво выпрямившись во весь свой немалый рост, и смотрел прямо перед собой, игнорируя как своих сторожей, так и ужасные картины резни, учиненной захватчиками в тронном зале.
Они подошли вплотную к Лике, так что и женщина, лежавшая по-прежнему без движения, могла их видеть, и один солдат – на плече у него была синяя с красным повязка десятника – громко сказал, обращаясь к старому негру:
– Ну что, колдун? Что скажешь?
«Колдун? Ах да, колдун. Лев сказал… црой? Црой?» – удивилась Лика, и откуда-то из далекого далека, из неведомой другой жизни пришел тихий ровный голос.
«Црой, – сказал кто-то. – Были врагами аханков тогда, когда мы еще не встретили вас, гегх. Црой были полностью истреблены, их культ уничтожен и предан забвению вместе с памятью о црой. Но слово «Цшайя» еще какое-то время использовалось».
Лика вздрогнула.
«Гегх? Цшайя?»
В голове зашумело, как будто и там завозились жирно жужжащие мухи, сдавило грудь.
Что-то нарастало в ней, или вырастало, или правильнее, быть может, возвращалось? Но только она чувствовала, что в ней происходит нечто очень серьезное. Однако и события вокруг нее на месте не стояли.
Колдун молчал. Его глаза ничего не выражали. Ровным счетом ничего.
– А ты, принцесса, тоже ничего не хочешь сказать? – спросил десятник, ухмыляясь. – А! Я и забыл. Ты же не можешь!
И он радостно засмеялся. Остальные солдаты тоже заржали, хотя, по мнению Лики, ничего смешного сказано не было.
– Ну ладно, – отсмеявшись, сказал десятник. – Поговорили и будет. Тебя как, црой, проткнуть или зарубить? Я добрый сегодня, выбирай!
– Я хотел бы сделать это сам. – Голос у старика был неожиданно высокий, почти тенор.
– Сам? – удивился десятник. – Это как?
– Развяжите меня и дайте нож. Я перережу себе горло. – Старик говорил ровным, ничего не выражающим голосом.
– А что! – обрадовался десятник. – Тоже хорошая идея. Только смотри, без шуток! Мы за тобой будем следить.
