Стряхнув оцепенение, я бросился к забору. И успел как раз в тот момент, когда Сабж оттолкнул Буги ударом ноги. И она, та самая Буги, которую однажды на моих глазах безрезультатно пытались вырубить бутылкой скотча по голове, упала тряпичной куклой на землю и застыла там.
Совершив самый дикий прыжок в своей жизни, я дотянулся до ремня на брюках Сабжа. Воспользовавшись этим сомнительным рычагом, я уперся ногами в стену и сдернул светящегося Проводника со стены.
А вот потом порядок мироздания и логика бытия перевернулись с ног на голову. В прямом смысле. Схватив мою левую ногу, Сабж легко, словно деревянного Буратино, поднял меня вверх, размахнулся и отправил в свободный полет над площадкой. Полет был недолгим. Судя по количеству песка на зубах, я приземлился прямиком в песочницу.
Запулить человеком в 120 килограммов весом на пять с лишним метров я не смог бы и в лучшие годы. И тем более представить, что на такое способен тощий и слабосильный Сабж. Но, сплевывая песок и пытаясь восстановить ориентацию в пространстве, вынужден был признать, что, видимо, при определенных условиях возможно все. В том числе и мой приятель Сабж в роли техасского рейнджера.
Пока я принимал песочные ванны, Буги успела прийти в себя, встряхнулась и снова вцепилась в рубашку Сабжу, который значительно продвинулся в штурме кирпичного забора. Выкрикнув пару самых вычурных словосочетаний из репертуара знакомого докера, я бросился ей на помощь. И едва успел пригнуться, когда гибкое тело железной леди, словно бита для игры в городки, пронеслось мимо меня в воздухе и приземлилось точно туда же, куда только что упал я сам. Такая исключительная точность попадания наводила на мысль о том, что наш просветленный приятель питает какие-то нежные чувства к детским песочницам.
Избавившись от лишнего груза, Сабж одним махом закинул свое тело на забор и спрыгнул с другой стороны.
– Твою мать! – выкрикнула Буги, взлетая за ним следом лишь на мгновение позже меня. Светящийся в темноте, словно неоновая вывеска, Сабж несся по зажатой между однотипных пятиэтажек улице. – Если мы его потеряем, нам конец, – рявкнула Буги и, как лучший из аэропланов Джефферсона, спикировала вниз. Я не заставил себя ждать.
Оказаться без оружия ночью в Эпицентре было не самой лучшей идеей. Это черт побери, была одна из самых хреновых идей дочки Полковника. Но только поэтому, именно благодаря этому нам повезло и мы выжили. Парадокс – территория людей, и в спринте по миру беспорядка нам нет и не будет равных.
Кадры незнакомого города летели нам навстречу, как бумажные тарелки в клипе «Блер»: деревянные столбы с лианами синих проводов, беззубые оскалы окон, сорванные с петель двери, десятки синих машин, замерших в ожидании солнца, выбоины в асфальте, безупречно чистое, на удивление целое стекло витрины с надписью на английском и японском «His master’s voice».
Той ночью я увидел, как оживает темнота, а Эпицентр откликается на зов Проводника. Из каждой щели, из каждого окна, из каждого темного угла улицы выползали ночные твари Синего круга. Они то сливались с темнотой, то вновь заставляли ее двигаться. Они спускались вниз со стен домов и покосившихся фонарных столбов, вылезали из-под асфальта через отверстия канализационных люков, выскакивали из темных провалов окон. Это началось так внезапно и так сразу, что когда мы с Буги осознали, что они повсюду, было уже поздно. Я точно помню, как болезненно дало сбой мое сердце, физически ощутив давление финишной ленты на ребра.
Но еще страшнее стало, когда оказалось, что твари не обращают на нас никакого внимания. Им было плевать и на нас и друг на друга. В другое время здесь уже началась бы бойня, все живое слилось бы в едином стремлении рвать, грызть, давить, травить, дробить – одним словом, уничтожать. Лишь единицам удалось бы выжить в этой бойне, и у нас – безоружных, окруженных, перепуганных насмерть – не было шансов войти в их число. Но, словно крысы, зачарованные флейтой Нильса, уродливые порождения Эпицентра (который сам был уродливым порождением человека), твари двигались рядом с нами, не обращая на нас никакого внимания. Их взгляды были прикованы к по-прежнему излучающему ледяной синий свет Проводнику, который тем временем перешел на неторопливый шаг.
Никогда в жизни я так не боялся, а теперь уже и не испугаюсь. Буги с посеревшим лицом шла рядом, схватив меня за руку. Мою левую ногу то и дело задевало крысоподобное создание с гривой ярко-красных волос вдоль хребта, которое едва ли уступало размерами английскому догу. Никогда раньше не видел таких. Впереди маячило три шерстяных шара, издававших леденящее кровь шипение. Даже не представляю, что это было. Справа от Буги перебирал лапами огромный паук клубокат, о котором я до сих пор только слышал. И кто-то еще шел за нами, но я не оглядывался, я только механически переставлял ноги, мысленно уговаривая свое стучащее с перебоями сердце делать удар за ударом. Десятки тел, слившихся в единое змеящееся тело темноты, отделяли нас от Сабжа. Мы не могли остановиться, не могли свернуть, не могли проснуться, не могли приблизиться к Проводнику. Мы могли только идти в этом стаде, став частью общей тьмы, потому что казалось, весь Эпицентр медленно плелся по этой улице. И если бы мы остановились, нас просто затоптали бы на хрен: без злобы и ярости, вообще без всяких эмоций, просто потому, что мы оказались на пути.
А тьма между тем все наращивала свое тело. Сотнями тварей она выбиралась на растрескавшийся асфальт дороги, ползла по стенам домов, перелетала от одной крыши к другой.
И в центре этого крестового похода смерти шли два донельзя перепуганных человека.
Знаю, что в этом описании не хватает силы, что оно не передает истинного ужаса, от которого шевелились волоски на наших руках и ногах. Черт побери, у меня, похоже, слишком мало опыта и совсем уж недостаточно таланта, чтобы передать, что чувствует человек, идя по темной улице совершенно безлюдного города бок о бок с самыми уродливыми и самыми опасными созданиями, какие только можно – или даже немыслимо – вообразить. Еще страшнее становилось оттого, что фонарные столбы вдоль дороги периодически издавали глухой металлический звук, когда то одно, то другое тело билось об них, притираемое толпой хищников. Фонари эти, естественно, не горели, только еле заметно светилась на них синяя ржавчина. И еще иногда что-то вспыхивало, отражаясь в остатках оконных стекол. У меня в голове тогда все смешалось. То, что там бродило, рикошетом отлетая от гулких стенок черепа, сталкиваясь друг с другом и отскакивая обратно – не задевая только исправно выполняющий свои функции мозжечок, – нельзя назвать мыслями. Как нельзя назвать настоящим солнечным светом отражение от зеркала на полу. Я то вцеплялся в какую-то недомысль, стараясь удержать ее в своей голове, то снова терял – только чтобы не думать о происходящем: не быть в нем и не бояться я не мог, но старался об этом не думать. Так, в какой-то момент я начал старательно размышлять о том, что же на хрен могли отражать осколки стекол в оконных проемах. Ну не солнце же, правда? Однако, когда я заставил себя осмотреться, оказалось, что так оно и есть. Похожее на раскаленный конфорочный блин электроплиты светило медленно таранило пока еще ночную синеву, выбираясь на отведенное Богом и законами астрономии место. Подумав об этом, я прокрутил в голове словосочетание «место под солнцем» и старательно вцепился в него. Какое может быть место под солнцем у Солнца? Оно же само солнце, оно же не может быть под самим собой. Место, где солнце... Но так же не говорят, правильно? Так точно не говорят. Или я не прав?
